Зарубежный детектив
Шрифт:
— Говорите, что не пришла. Опишите, как она выглядит.
— Кого?
— Ну эту особу с Зубковской.
— Красивая блондинка. Волосы золотые. Высокая... Ноги — во всем свете не сыщешь... Юбка мини... Вы сами знаете...
— Имя?
— Она не сказала.
— Лжете, Пущак. Мы знаем больше, чем вы думаете. — Кортель бросил на стол несколько фотографий, среди них был снимок Золотой Ани. — Которая из них?
Пущак рассматривал их старательно и с напряжением.
— Здесь ее нет, — наконец выдавил он.
Кортель положил фотографии в ящик, оставив на столе фото Золотой Ани.
— Зачем вы ее покрываете,
— Как перед богом...
— Зачем покрываете?
— В жизни не видал эту бабу.
— Пущак, ложь — худший метод защиты в вашей ситуации. Вчера в 11.30 вечера вас видели на Валу Медзешинском, — сочинял Кортель. — С Блот вы повернули на Фаленицу и вернулись в город по Гроховской.
На Кортеля смотрели испуганные глаза измученного человека.
— Пан инспектор, — едва проговорил он, — я ничего не сделал.
— Ничего? Почему же вы мыли автомобиль так рано? Кстати, на щите остались царапины. Вы сбили...
— Я не был на Валу! — крикнул Пущак. Он сорвался со стула и тут же снова плюхнулся на него, сломленный и не способный к защите. — Что вы хотите со мной сделать, люди? Я не виноват, — он заскулил как обиженный щенок, — в чем обвиняете?
— Я предъявляю вам обвинение, — сказал официально Кортель и велел увести обвиняемого.
Инспектор так устал, что с трудом приводил в порядок протокол допроса.
— Наша логическая цепочка рвется, — спустя некоторое время сообщил он майору.
— Я тебя не узнаю. Старый работник и рассчитывает на успех после первого допроса...
— Не хватает доказательств... Все как в тумане, как во сне... Может, не следовало задерживать Пущака?
— Следовало, — твердо сказал шеф. — Как ты думаешь, жена Пущака опознает в Золотой Ане ту особу в автомобиле своего супруга? Если да, вот это было бы доказательство. Достаточно один раз поймать их на лжи...
— Сомневаюсь, — ответил Кортель. — Во-первых, она видела ее вечером, во-вторых, с порядочного расстояния...
Шеф на это ничего не сказал, только пожал плечами...
XIV
Ему было знакомо подобное ощущение. Ложный след. Тупик в расследовании. Сначала все были убеждены, что убийцей Казимиры Вашко являлся Окольский. Если бы не случай на Валу Медзешинском, Болек и предстал бы перед судом. Процесс с уликами, на котором ему оставалось бы мало шансов... По означает ли это, что Зельскую и Басю можно признать правыми? Можно ли себе представить, что действие, идущее вразрез с законом, тем не менее служило правосудию? Окольский не убивал, более того, сам чудом избежал смерти. Кто хотел его убить? Пущак? Прослышал от Ани о гараже и потому так упрямо отрицает, что знаком с ней, тем более что их видела ревнивая жена? Действительно ли это была Золотая Аня? Посадил у кафе «Гранд», отвез на Зубковскую... Во время следующего допроса Пущака Кортель сказал: «Если не отыщется та девушка, с которой вы договорились встретиться в одиннадцать вечера, ваши дела плохи». Пущак был сломлен, не отвечал на вопросы, клялся, что невиновен, а потом совсем замолк. Тщательный осмотр автомобиля не дал никаких результатов.
Допросы Пущака продолжались, но Кортель уже чувствовал, что следствию надо идти по другому следу...
В голову Кортеля навязчиво лезла фамилия человека, с которым он не хотел бы сейчас
Часами длились наводящие скуку допросы Окольского. Кортель придавал огромное значение деталям: Болек должен был увидеть в кабинете Ладыня что-то такое, что могло бы направить на след убийцы. Убийца покинул виллу перед приходом грабителей, а потом вернулся за предметом, забытым в кабинете. Но если это так, то в расчет входит только один Пущак, потому что каждый другой должен был бы столкнуться на вилле Ладыней с ним.
Окольский был удивлен. Он был убежден, что следователь предъявит ему обвинение в убийстве, был готов бороться, аргументировать, а между тем ему задавали второстепенные, на его взгляд, вопросы. Кортель хотел знать о нем все: дом, школа, институт, девушки, друзья...
— Я не любил право, — пояснил Окольский, — поэтому бросил учебу. Я хотел бы пойти на математический факультет, но отец не разрешил, а у нас решает отец. — Болеку принесли из дома очки, он смотрел теперь на Кортеля сквозь толстые стекла. — Что меня ждало в жизни? Знаете ли вы о том, как трудно в Варшаве с работой?
— Вы могли работать необязательно в Варшаве.
Он презрительно вытянул губы.
— А где? Всю свою жизнь похоронить в бумагах? Извините, я чувствовал, что меня хватит на большее... Я не хотел жить так, как родители.
— А как?
— Не знаю. Люди живут. Я хотел увидеть, испытать... Теперь понимаю, что это не удалось бы, — добавил он другим тоном.
— Почему вы бросили работу в фотоателье?
— Скучно, — отвечал Болек. — Целый день фотографии для паспортов. Без конца все то же самое.
— И что же вы собирались делать?
— Я искал, — сказал он тихо. — Вы не понимаете? Я ходил по городу, и мне не хватало даже на кофе, потому что отец вытряхивал весь мой недельный заработок. У меня есть приятели, которые тоже ничего не делают, но ездят на «мерседесах». Мне не везло...
— Вы думаете, что деньги в жизни — это все? — Кортель сам почувствовал наивность своего вопроса.
— Деньги — нет. Но то, что можно на них купить...
— Зельская уговаривала вас продолжать учебу?
— Да.
— Вы собирались пожениться?
— Не знаю. Я никогда не планировал намного вперед. Этим она занималась, что будет лет через пять-шесть... Завела книжку, откладывала по нескольку злотых каждый месяц... У меня это вызвало отвращение, — сказал он искренне.
— Она любила вас.