Зарубки на сердце

Васильев Виктор Николаевич

Папа помолчал немного. Обнял меня за плечи, вздохнул и сказал:

– Нервная девочка. Не любит расспросов. Ее папа и мама тоже не любят расспросов, потому и не общаются с людьми. Видимо, на то есть причина. И дочку учат поменьше общаться. Вот и становится она диковатой и нервной. Ее скорее пожалеть надо, посочувствовать. Ведь ей так одиноко без друзей и подруг!

– А я знаю причину, – похвастал я, почесав затылок.

Папа удивленно уставился на меня:

– Чего-чего ты знаешь? Откуда?! Уж не бабка ли Фима тебе нагадала?

– И совсем не бабушка, а Колька мне рассказал. Еще летом он слышал, как дядя Ваня шептал тете Нюре: «Кажется,

с его братом что-то случилось. Вот он и боится расспросов».

– Мало ли что кому кажется. А точно никто не знает. И знать нам незачем.

Папа помолчал полминутки, потом тихо спросил:

– Вы с Колей кому-нибудь говорили об этом?

– А кому говорить-то? Кто ерунду будет слушать? Было бы что-то важное, интересное!

– И правильно, – одобрил папа. – Пословица есть: «Молчание – золото, разговор – серебро». Лучше держать язык за зубами.

Он встал, потянулся, разминая косточки, и шутливо погрозил мне пальцем:

– А подслушивать нехорошо, так и скажи своему Кольке.

Я хотел возразить, но он быстро ушел на кухню.

***

При первом удобном случае я побежал к дому Эрика. На сердце было тревожно. «Как-то он встретит меня? – думал я. – Что с его папой? Есть ли письма от него? Сидит ли щенок в новой будке?» Дом Эрика я сразу нашел. Но что это? Окна были закрыты ставнями и заколочены досками крест-накрест. На дверях висел огромный замок. Под навесом стояла пустая будка. Мимо дома шла женщина с ведром.

– Тетенька, не знаете, куда переехали Эрик и его бабушка Акка? – спросил я.

– Не знаю, милок, не знаю. Они как-то быстро и тихо уехали.

Может быть, в соседних домах что-нибудь знают?

Я пошел к дому справа – там до хрипоты залаяла собака. Страшно даже к забору подойти. Пошел к дому слева. Там было совсем тихо. С дороги к калитке в заборе и от калитки к дому не было тропинки, не было следов. Похоже, что зимой там никто не жил, а только летом жили. Мне стало не по себе. Страх засосал под ложечкой. «Может быть, здесь виноват тот самый непонятный мне грех, которого так боялись мой папа и мама Эрика? И от которого мне велели держаться подальше?» – подумал я и торопливо зашагал домой. Папе и маме не доложил. Рассказал только бабушке.

– Свят, свят, свят! – перекрестилась бабушка. – Спаси, Господи, и помилуй их души! Отведи от них лихо!

Так и осталось для меня загадкой, что же случилось с семьей Эрика. Я поскучнел, стал задумываться. Видимо, повзрослел немножко.

***

В апреле к нам приехала моя крестная – папина сестра Полина Федоровна. Еще зимой я случайно услышал, как папа сказал моей маме: «Полька-то рехнулась! Меня не послушалась. Сама полезла в это пекло!» Какое такое пекло имел он в виду? И кто такая Полька? Я тогда не понял. Но очень удивился, что кто-то может не послушаться моего папу. И вот теперь она, непослушная, приехала к нам. В военной гимнастерке и в юбке защитного цвета, с широким хрустящим ремнем на поясе. Молодая, красивая и веселая моя крестная! Мы с Тоней облепили ее и не хотели из рук выпускать. Она принесла нам праздник весны, праздник мира и радости. Она единственная из моих близких родственников, кто был на финской войне. Медсестрой была. Раненым помогала. Как говорится, понюхала пороху.

Она подарила мне настоящую буденовку (шлем со звездой), детскую саблю и пистолет с коробкой пистонов. А Тоне – новую куклу с «закрывалишными», как называла сестренка, глазами. Еще привезла нам конфеты,

мармелад и мандарины. Ну как же нам не любить ее?!

После той войны крестная стала работать в поселке Кикерино в детском саду (тогда он назывался «Очаг»). Она рассказывала папе и маме, как хорошо и полезно для развития ребенка посещать такой очаг. Но мама ответила:

– Нам это не надо. У нас бабушка пока еще в силах присматривать за детьми.

Сразу после обеда крестная стала учить нас плясать русского с бодрым припевом: «Мы в лесу дрова рубили, рукавицы позабыли, топор, рукавицы, рукавицы и топор». Потом – барыню, под припев «Во поле береза стояла». Потом – лезгинку, под припев «Ойся да ойся, ты меня не бойся. Я тебя не трону, ты не беспокойся». Тоня схватывала все на лету, быстрые ножки ее так и выделывали кренделя. А я был неуклюжим в танцах, ноги не слушались.

Крестная поковырялась в черной тарелке репродуктора, чтото там поправила – и радио заговорило! Мы не отпускали ее от себя, не давали даже поговорить со взрослыми. Только когда нас уложили спать, они наговорились вволю на кухне. Ночью я встал в туалет и услышал, как крестная сказала папе: «Все это была репетиция. Настоящая схватка еще впереди. И, может быть, скоро». – «Я тоже так думаю», – ответил папа. Я не знал, что такое репетиция, и не придал значения их словам.

Крестная спала на полу. Мы с сестрой, как только проснулись, сразу перебрались к ней под одеяло. По радио стали слушать рассказ о том, как собака помогала пожарным спасать людей. Она бросилась в горящий дом, нашла годовалую девочку и вынесла ее, держа зубами за платье. Потом снова бросилась в жаркое пекло и вынесла большую куклу. Вот какие бывают собаки! Мы с Тоней были в восторге. А после завтрака мы с крестной сели за стол и написали письмо в Радиокомитет о том, что мне и сестре понравилась храбрая, умная собака.

К вечеру я, Тоня и мама пошли провожать крестную до самой станции. По дороге она еще научила нас очень красивой песне:

Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля, Просыпается с рассветом Вся Советская земля. Холодок бежит за ворот, Шум на улицах сильней. С добрым утром, милый город, Сердце Родины моей!..

Счастье переполняло меня. Все тревоги зимних месяцев улетучились как дым.

Через месяц почтальон расспрашивал бабушку Фиму, не здесь ли живет Виктор Николаевич Васильев. И бабушка никак не могла взять в толк, что это мне лично пришло письмо из Радиокомитета! Меня и Тоню благодарили за наше письмо и за то, что мы любим рассказы и сказки. Я гордился, хвастался мальчишкам на улице!

***

После разговора с папой я стал лучше относиться к соседке. Стал называть ее Раей. Однажды я даже встал на ее сторону, когда она о чем-то поспорила с Люсей. В ответ Рая наградила меня благодарным взглядом. Колька тоже перестал к ней придираться.

Как-то в мае я сидел на бревне за дорогой и мастерил рогатку. Ко мне подошла Рая с тонкой книжечкой для детей.

– Витя, – обратилась она ко мне, – ты умеешь читать. Прочитай мне, пожалуйста, эту книжечку. Я запомню и расскажу маме, как будто я прочитала. Она давно ждет, что я сама научусь читать, как ты. А у меня не получается.