Зарубки на сердце
Шрифт:
Оладушка со своей ватагой ушел, а мы продолжили играть в прежнем составе.
В теплые ночи мы спали с открытой форточкой. Приятно просыпаться на зорьке, с первыми птицами. В форточку льется запах сирени под нашим окном. Слышен дальний крик петуха, потом второй, третий. Нет прохожих, и собаки еще не лают.
Если я проснулся таким утром, то уже не стараюсь снова заснуть. Начинаю мечтать, лежа на своем сундуке. Конечно, о Люсе. Вот так и вижу, как ее лицо приближается к моему. Все ближе, ближе. Я даже чувствую ее дыхание, ее поцелуй на моей щеке. Сердце громко стучит и тает, как
А я теперь знаю, зачем оно тает.
После той встречи за бочками я два раза ходил к Люсиному дому, но оба раза напрасно – их не было дома. От этого нетерпение и мечты мои по утрам больше еще разгораются. То представляю, как я на ромашке гадаю: любит не любит – и все время выходит, что любит. То я спасаю ее от рыжего хулигана. То покупаю ей на свои сбережения самую большую шоколадку в вокзальном буфете. Я даже слова в песне меняю – «Любушка» на «Людушка» – и представляю, как мы идем от вокзала домой. Люся двумя руками держит огромную шоколадку, а я ласково пою:
Люда-Людушка, Людушка-голубушка, Я тебя не в силах позабыть…И пусть прохожие видят и слышат все это. Пусть мальчишки и девчонки дразнятся: «Тили-тили тесто…» – а мне не стыдно:
пусть завидуют…
Но вот Люся берет меня за плечо, почему-то трясет меня и громко зовет: «Витя, Витя, вставай». Я открываю глаза и вижу, что это мама будит меня.
В тот же день я снова пошел к дому Красновых. И опять на дверях увидел замок. Расстроился, сел на крыльцо. Вдруг увидел Борьку рыжего. Он подошел ко мне:
– Что, к невесте пришел?
– А ты что, подраться хочешь? – ответил я.
– Ладно, не пыхти, – сказал Борька и сел рядышком. – Уехали они. Всей семьей уехали. Наверно, до августа. Ведь нам с Люсей надо будет к школе готовиться.
Он помолчал. Откинулся спиной к перилам крыльца. Уставился взглядом в небо и вдруг признался:
– Честно говоря, мне тоже нравится Люся. И давно. Только она меня не замечает.
Я хотел сказать: «Сочувствую», но промолчал. Борька достал платок, высморкался, вздохнул и тихо сказал:
– Витя, это правда, что у тебя бабушка – ведьма?
Я вскочил как ошпаренный:
– Ну, держись, гад! Сейчас в ухо получишь!
– Да остынь ты. Сядь лучше. И не думал я обижать твою бабушку. Наоборот, я помощи хотел попросить.
Я снова сел на крыльцо, но обида еще не затихла.
– У моей мамы рана не заживает на ноге. К врачам ходила, к бабкам разным, да все без толку. Вот я и говорю: может быть, твоя бабушка поможет?
– Так бы и говорил. А то ведьма, ведьма. Думай, что говоришь.
– Ну, виноват. Не сердись. Я не знал, как назвать ее, – закончил Борька.
Я рассказал ему, как нас найти, и пошел домой. Рассказал бабушке о Борькиной просьбе.
– Пущай приходит. Поглядим, что у нее.
БАБУШКА ФИМА
Я все думал о том, как же правильно называть мою бабушку. Ведьма – конечно, плохо. Но и колдунья – тоже не лучше.
Ворожиха? Но та на картах
– Бабушка, – робко начал я, – один нехороший мальчишка сказал, что ты ведьма. Я, конечно, поддал ему за это.
Бабушка сразу догадалась, что волнует меня:
– Окстись! Бог с тобою, милок! Ведьмы и колдуны с нечистой силой да с Сатаной якшаются, у них подмоги клянчут. Я же служу Господу Богу нашему, его милостью помогаю людям. Как бы услужница Божья. И пущай кличат меня как хочут. Ведома присказка: хоть горшком назови, токмо в печку не ставь.
– Бабушка, раз ты услужница Божья, значит, ты святая?! Когда ты помрешь, тебя в икону вставят?
– Эвон куды хватил ты! Кака така свята?! – бабушка сняла очки, отложила вязание. Уставилась на меня: – Грешна я пред Господом, голубок. Одни младенцы святы.
И правда, грешна бабушка, подумал я. Вчера чай наливал из чайника в стакан, а он взял да и лопнул. Сам лопнул, назло мне. Так бабушка закричала: «Ах ты негодник! Фулюган! Всю скатерть завазгал!» Я чайник поставил и убежал в кухню плакать за напраслину.
– Вот и ты помянул мой давешний грех, – грустно сказала бабушка.
Я вытаращил глаза от удивления:
– Бабушка, как ты узнала, о чем я думал? Я же вслух ни слова не говорил!
– Поживи с мое, голубок, и тебя умудрит Господь по лицу думы ведать.
Бабушка помолчала, как будто с мыслями собиралась.
– Смолоду я бойка была, много грешила. У подруги дролю отбила. Со свекровью не ладила. А на работу лиха была. Все горело в моих руках. Двух сынов да дочку подняла. Вот медведя сгубила невинного – так до сей поры каюсь, прости Господи.
– Это как же, бабушка?
– Пошла было в лес за груздями. Кузов большой за плечами, палка в руках. Токмо перешла я Большу Делянку – рябина стоит, красна от ягоды. А на ветках-то зверь сидит. Медведь, значит. И загребает лапами гроздья, да в рот, все в рот. Ижно слышно, как чавкает. Подивилась я. Мне бы, дурехе, пройти стороной. Да озорство-то бесово на ухо шепчет: напужай зверя! Напужай глупого! Хохотнешь – как о землю брякнется!
– Как же может медведь тебя испугаться? – не поверил я.
– Скинула кузов пустой, – продолжала бабушка, – да как хлопну палкой по кузову! Громко и резко так вышло, будто выстрел. А я еще ору что есть мочи: «А-а-а-а!!!» Медведь-то совсем очумел. Мешком на землю свалился, вскочил да бегом в ельник! Токмо треск пошел! И след за ним стелется – кровавый понос пробрал, – бабушка взяла стакан, выпила глоток воды.
– А что дальше было? – спросил я нетерпеливо.
– Мне уж не до смеху. Смекнула вдруг: а ну как не напужался бы мишка да на меня пошел бы? Ни ружья у меня, ни ножа, ни рогатины. А бегает он быстрее меня. Как есть заломал бы дуру бабу. Не до груздей мне стало, домой пошла. Рассказала сыну – Павлу, деду твоему, царствие ему небесно. (Дедушка Паля умер в январе 1939 года. – В.В.) Еще два мужика там были, Павловы приятели. Не верят мне. «Складно врешь, Афимья, – сказал сосед Аким. – Где тако видано, штобы медведь бабы боялся?! Бьюсь об заклад, што выдумка это. Полпуда халвы привезу из города, коли покажешь тот след у рябины. А ты чем ответишь?» – «Ведро браги поставлю!» – разгорячилась я.