Засада на черной тропе
Шрифт:
— Теперь тигровые места пойдут… — тяжко вздохнув, предупредил Ерофей. — Поглядывать нужно…
Ингус первым почуял опасность — ощерился, фыркнул, шерсть его встала дыбом. Шагнув в подлесок, он заметил на траве вмятины от тигриных лап. Голые, с твердыми округлыми «мозолями» подошвы оставили ясный и четкий отпечаток. Карацупа прикинул на глаз; длина следа от лапы примерно сантиметров семнадцать, длина шага — немногим меньше метра.
— Крупный зверь!.. — Ерофей встал на колени, тщательно осмотрел след. — Давно шел. Может, сейчас он километров за сто отсюда убег: тигр — бродячий. За сутки, бывает,
Ингус дрожал, отказывался идти. Бойцы озирались и не решались ступить ногой в сторону от тропы. Карацупа понял: теперь все зависит от него, от его воли.
— Приготовить оружие! — сухо, разделяя слова, приказал следопыт. — Проверить патроны. Достать ножи. На марше не растягиваться! Ну, Ингус, чего струсил? Тигра испугался? А ты не бойся! Мы вон какая сила!
Ерофей снял с плеча ружье, вытащил из ножен короткий охотничий нож, молча отстранил с пути Карацупу и вышел вперед. Не оглядываясь, шагнул во тьму зарослей и повел за собой отряд.
Вздрагивая от малейшего треска, бойцы шагали по зарослям. За каждым деревом им чудились зеленые глаза тигра, буреломы казались лежкой полосатого зверя. И все же отряд шел вперед. Не останавливаясь, забыв о привале, о пище и воде, шли и шли они по темной узкой пади, потом поднялись на ощетинившийся кедрами перевал — и разом встали: на фоне неба поднималась из котловины узкая струйка дыма.
— Чужой!.. — Ерофей подался вперед, жадно понюхал воздух. — Не знает, что в костер класть… Вишь, дыму сколько!.. — Таежник осмотрелся. — Угадал твой Ингус — правильно пошли: от Федора вороги к реке подались. Заходить нам нужно с подветренной стороны. Тигра только не помешала бы…
Спустились в болотистую падь. Ерофей раздвинул лианы и, не поворачиваясь, одним движением руки подозвал к себе Карацупу: за плотной завесой из вьющихся растений блестело озерцо. Противоположный берег, прикрытый отвесной скалой, скрывал диверсантов. Там, в лучах солнца, чуть сверкала консервная банка и тянулась дымная прядь от головней.
Карацупа опередил Ерофея, подхватил Ингуса на руки и стал продираться с ним сквозь заросли. Ветви хлестали его по щекам, лианы били, как плети. Качался, пружинился под ногами зыбкий торф. Обогнув озеро, следопыт сквозь бурелом вышел к поляне: тлел костер, но людей около него не было. Ингус спрыгнул с рук, кинулся в траву и принес консервную банку. Карацупа увидел на ней этикетку заграничной фирмы.
«Чужой…» — вспомнил он слова Ерофея.
Овчарка обнюхала примятую сапогами обгоревшую траву, чихая и фыркая, вытащила из пепла тряпку. Карацупа взял ее, стряхнул с нее золу, разгладил на ладони и посмотрел на свет. «Парашютный шелк, — определил он качество материала. — Десантники сжигают остатки парашютов. Но почему не сразу уничтожили они свои парашюты? Зачем несут их с собой?»
В траве Ингус собрал окурки сигарет, обуглившиеся спички, лоскут парашютного шелка и все свои находки сложил у ног Карацупы. Следопыт осмотрел и этот кусочек шелка. На нем он заметил кровавое пятно. Не ранен ли десантник?
Собрав находки в вещевой мешок, Карацупа пошел дальше по следу.
Парашютисты шли зигзагами, обходили заросли и буреломы, выбирая дорогу поспокойнее. Следы, оставшиеся на мху, сырой глине и притоптанных папоротниках, о многом рассказали Карацупе: один из парашютистов был ранен, его нес на плечах высокий, очевидно, сильный и тяжелый человек. Он устал, задыхался и, когда выбивался из сил, спускал со спины напарника. Диверсанты вдвоем собирали хворост и разводили костер. Около огня беспокойно ковылял маленький, поджарый человек — очевидно, он заискивал перед своим сильным и здоровым спутником и, возможно, хотел угодить ему, чтобы тот не бросил его в чаще.
«Оба идут вместе — это очень хорошо, — размышлял Карацупа. — Возьмем обоих — и операции конец! Пора. Ингус очень устал».
Ингусу уже не приходилось напрягать теперь ни чутье, ни зрение, чтобы находить вражьи следы: парашютисты забыли об осторожности и шли без опаски. Они заботились лишь о том, чтобы поскорее выйти к реке.
Почуяв близость врага, Карацупа собрался, как стальная пружина, серые глаза впивались в каждый куст, в каждый завал. Бежавший перед отрядом Ингус вытянулся, словно готовясь к прыжку. Глаза его горели, налились злобой; слышалось его короткое, сильное дыхание.
Бородатый Ерофей на каждом шагу останавливался, осматривал сломанные ветки, примятый мох и все качал головой. Он хладнокровно относился к тучам комаров и мошкары, залепивших глаза, уши и ноздри; он думал о следах — не человека, а тигра.
Полосатый зверь мог уйти далеко, и тогда отряд был бы в безопасности. Но тигр мог притаиться в чаще и ждать удобной минуты для нападения. Ингус вдруг остановился, и попятился: сквозь кружево лиан со скалы, поросшей вереском, тянуло трупным запахом. Ерофей остановил отряд, вскинул ружье и один пошел к лианам.
Под цепкими корнями кедра в буреломе у подножья скалы темнел вход в медвежью берлогу. К ней-то и тянулись следы тигра. По ним было видно, что полосатый хищник сначала подошел к входу в берлогу, куда забилась в страхе медведица, потом бросился к противоположной стороне, там раскопал землю, прорыл дыру, попугал медведицу. Тигр бегал то к челу берлоги, то к проделанному им отверстию, пока не выгнал медведицу и не перекусил ей шейные позвонки. Царапины от когтей на коре, следы крови, скомканная трава, поломанные кусты рассказывали о трагической схватке.
«Вот оно что! — подумал Ерофей. — Тигр был сыт, потому и не тронул десантников. А рядом шли…»
Ерофей вернулся к отряду и в двух словах рассказал об увиденном. Погоня продолжалась. Следы вдруг сдвоились, запетляли, повернули назад. «Десантники, очевидно, наткнулись на болото, — догадался Карацупа, — не сумели его одолеть, вернулись и пошли в обход».
Бойцы измучились. К мукам голода, укусам мошкары и комаров, к болям в ногах, ломоте в пояснице добавилось самое скверное — страх перед тигром. Всюду им мерещилась его желтая шкура с черными полосами, острые усы, оскаленная морда и занесенная для удара когтистая широкая лапа. Ерофей, как мог, успокаивал бойцов — он знал повадки тигра, мог угадать его появление и не допустить беды.