Защита Отечества

Журнега Валерий

Стены замысловато крытых камышом хат, которые ещё совсем недавно полковые товарищи Крапивина охотно помогали ставить хлебосольным переселенцам с Днепра, были аккуратно побелены известью. Вокруг основательно вставших на земле хутора Кулябка жилищ сеченских переселенцев, на некогда дикой пустоши, чернозёмные наделы щедро плодоносили своим заботливым хозяевам. Православная церковь, смело утвердившаяся на левом берегу Кубани, стояла на каменном фундаменте, и кресты на золочёных куполах её все как один смотрели на восток. Дворовые псы злобно скалились из-за добротных плетней. Летние кухни, у которых суетились заботливые хозяюшки, дымили в лазурное небо сизым дымом.

«Хорошо, что не пустили сюда басурманина», – подумал Крапивин и, невольно предчувствуя беду, с ужасом глянул в сторону душераздирающего воя взбесившейся собаки. Посередине просторного двора, задрав волчью морду к небу, выла поджарая сука. Её ещё не совсем смышленый щенок тыкался

в переполненные молоком соски. Возле дверей казачьей хаты стоял свежеизготовленный восьмисторонний православный крест. Чуть в стороне плотник рубанком строгал доски. Одна половина гроба была уже готова. Сострадание сжало сердце Антипушки, и он широко трижды перекрестился. Затем обернулся и, накрепко запомнив хату, куда юркнули забавы, тяжко вздохнул. В свежем воздухе остро присутствовал аромат естественной силы земли. Крапивин с определённым интересом покосился на котомку, в которой была припасена фляжка водки, дюжина отваренных яиц, кусок копчёного сала, лук, чеснок и каравай чёрного хлеба. Богатство снеди и даже водка не радовали. Невольно всплыли в памяти полные неуёмной скорби глаза беззубой старухи. Крапивин страдальчески поморщился и, чтобы оправдаться перед самим собой, твёрдо заверил себя:

– Живым – живое. Мигом отыщу Морошкина и вместе помянем всех преставившихся сегодня к Господу.

На северо-восточной стороне станицы Антипушка, наконец, наткнулся на расположение своего полка. Под огромным орехом дымила полевая кухня. Ни с чем несравнимый запах гречневой каши чувствовался здесь за версту. На открытое место Крапивин сразу высовываться не стал, привстав в стременах, живо высматривал глазами Морошкина. Из-за поворота, поднимая ногами придорожную пыль, шла ему навстречу колонна пленных татар.

Мурат правильно понял многозначительный взгляд своего хозяина и неожиданно бросился на конвоира. Нарым, воспользовавшись создавшейся суматохой, птицей взлетел на скакуна Крапивина. Выхватив из широкого рукава бешмета кинжал, хладнокровно перерезал горло замечтавшемуся Антипушке. Боевой конь, почувствовав на себе чужака, дико заржав, встал на дыбы. Мурата тут же подняли на штыки нерастерявшиеся солдаты охраны. Яростно сопротивляющегося, так и не сумевшего справиться с взбунтовавшимся конём Нарыма стащили на землю подоспевшие со всех сторон однополчане Крапивина. Любимчик полковника Листьева, Епифан Морошкин подоспел на место трагедии уже поздно. Собственноручно закрыл коченеющему другу глаза и, расстегивая на ходу мундир, безоружный, смело вошёл внутрь круга, которым толпа русских солдат тесно окружила шального басурманина.

Епифан Морошкин, как и его земляк Крапивин, был родом с Амура. Он очень рано лишился своих родителей. Его воспитывал монах из Тибета. Вместе с азбукой жизни святой человек научил Морошкина искусству рукопашного боя.

Епифан бесстрашно шёл на изготовившегося к схватке татарина, и когда до того оставалось несколько метров, неожиданно бросил ему в лицо снятую куртку мундира. Нарым словно ждал этого момента. Увернувшись, он сделал молниеносный выпад. Толпа ахнула, когда сталь клинка легко распорола нательную рубаху Епифана. Морошкин, не обращая внимания на порез на теле, резко ударил правой ногой в голову Нарыма. От удара потрясённый татарин попятился на несколько шагов назад. Несмотря на заплывший огромным синяком левый глаз, Нарым быстро восстановился и был для Морошкина ещё достаточно опасным. Епифан вновь пошёл вперёд. Теперь он только сделал вид, что вновь ударит правой ногой, но вместо этого резко ушёл влево, высоко прыгнул вверх, и надёжно удерживая руками голову басурманина, ударил его коленом в подбородок. Этот отлично исполненный приём Морошкина оказался для Нарыма роковым. Он, выронив кинжал, рухнул на спину. Зловеще притихшая толпа громко возликовала. Епифан, ловко подхватив стопой ноги с земли клинок, бросил его в сторону пытающегося встать на ноги татарина. Нарым, наконец, поднялся на непослушные ноги. Мутным взглядом здорового глаза посмотрел на беснующуюся вокруг толпу. Затем на этого русского, который сегодня оказался сильнее. С трудом удерживая равновесие, Нарым поднял-таки с земли свой клинок и ударил им себя в грудь. Сквозь пробитую острой сталью одежду вместе с каплями алой крови на зелёную траву посыпались под ноги душегуба золотые монеты. Из торжествующей толпы вдруг громко выкрикнули:

– Епифан Ильич, ротный бежит с караулом…

Свершивший возмездие Морошкин, подхватив свою куртку и зажимая кровоточащую рану на боку, смешался с толпой.

Братья Дорошенко, мстя басурманской нечисти за смерть брата Петра, принялись с лютой ненавистью рубить саблями пленных татар.

Нынешнее Рождество Христово Императрица Руси Екатерина Вторая ожидала как никогда прежде. В скромные постные дни она особенно прилежно молилась, а после страстных молитв старалась уединиться в каком-нибудь укромном местечке, где в упоительной тишине предавалась своим сокровенным мыслям. После смерти Мари Франсуа Вольтера в избранных обществах мудрой Европы её уже не воспринимали как просвещённого

монарха, а всё громче величали, в результате подвигов армии и флота, хищным захватчиком. Рассуждали за границей на многие наболевшие темы российские, а уже в Санкт-Петербург приходили всевозможные слухи, которые с радостью принимали здешние неприятели государыни, придавая им в своих тайных кулуарах особенную остроту и силу. Весьма встревоженная кривотолками самодержавная царица в таких случаях спешно искала встречи с «вице-королём юга» Григорием Потёмкиным. В непринуждённой беседе, чувствуя сердцем патриотизм и преданность Российской Империи Светлейшего князя, она невольно подтверждала себе, что на освобождённых землях дела обстояли не так уж плохо. Давно позабытые чувства к своему единственному фавориту вспыхивали в ней с неудержимой силой, и она с детской покорностью заглядывала в глаза любимого мужчины в надежде отыскать там для себя ответные чувства. Но её бабье сердце на этот раз ошибалось, и она, к огорчению своему, видела лишь там непреклонное презрение к её плотскому греху. Утерянное ею навсегда женское счастье вызывало в ней горькую обиду, и на сердце у расстроенной государыни становилось весьма грустно.

С крещенскими морозами огромная свита во главе с Российской Императрицей отправилась из Санкт-Петербурга в Киев. Екатерину Вторую влекло в путешествие на новые земли юга не любопытство, а острое желание показать заморским гостям совершенно иную Россию. Дорога, по которой двигался царский эскорт, была украшена диковинными поделками изо льда и снега. Очарованная рукотворными творениями сметливого на выдумку народа, Императрица, где бы ни останавливалась, щедро одаривала денежкой своих подданных, чтобы праздник им запомнился надолго и вспоминался потом только добрым словом.

После прибытия царицы в Киев тихий до этого момента старый русский городище зашумел нескончаемым праздником. Отложив все государственные дела до поры схода льда с Днепра, Великая Государыня земли русской с головой ушла в шумное веселье.

Спускаясь по течению Днепра, верная своему слову Екатерина Вторая, наконец, серьёзно задумалась о делах государственной важности. Сославшись на головную боль, так и не окончив партию в карты, неожиданно захворавшая царица уединилась в своей роскошной каюте. С удовольствием облачившись в просторную ночную рубашку, довольная комфортом, Императрица свободно вздохнула. Гонимая женским любопытством, вышла на аккуратный судовой балкончик и внимательно осмотрелась по сторонам. Галера спокойно стояла на якоре. Украшенная разноцветными огнями флотилия сопровождения, развернувшись золочеными носами в истоки Днепра, держалась на крепких канатах рядом. На многих судёнышках громко играла музыка, слышались возбуждённые голоса. С разных сторон доносился задорный смех. Небо над головой государыни не было кошмарно чёрным. Пусть основное бесчисленное скопище небесного воинства и отсутствовало сейчас на тверди, но яркие крупные звёзды близких к земле созвездий исправно правили ночью. Где-то в слившейся с сумерками листве огромных деревьев на берегу, прямо по корме судна, сонно пела неизвестная пичуга. Екатерина глянула вниз и задержала свой взгляд на текущей в низовье реки вспененной воде. Покорённая неукротимым течением воды, прочитала выученный наизусть стих из Екклезиаста:

– Все реки текут в море, но море не переполняется. К тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.

Ещё долгое время она не могла оторвать завороженного взгляда от стремительного движения мутной воды возле борта галеры, поражаясь мудрости мрачного Проповедника. Вскоре ей стало зябко, и она, страшась простудиться, вернулась в судовые покои. Удобно расположившись в кресле, Екатерина жадно впитывала озябшим телом живительное тепло уютной каюты. Брезгливо кривя губы, во всех мельчайших подробностях начала вспоминать так и не оконченную сегодня партию в карты. Чтобы подстегнуть интерес к игре, она специально, из хрустального лукошка, любимой золотой ложечкой поставила на кон десятка полтора отборных алмазов. У графа Сегёра тут же задёргался глаз. Смуглый красавец из Испании, горячий мужчина Миранда, изрядно побледнел. Австриец граф Фалькенштейн, друг самодержавной царицы, почувствовав проснувшейся вдруг интуицией силу своей карты, надменно смотрел на своих смутившихся партнёров. Один Шувалов безразлично сбросил карты на стол. Торговаться за несметный куш не стал, и теперь ценился коварным сердцем Российской Государыни за своё внутреннее благородство и достойный поступок истинного дворянина в десять раз дороже всех сидящих в тот момент за столом алчных прихлебателей.

«Клянутся в верности, а подленькую жадность свою унять не могут. Нет! С этими господами надо держать ухо востро», – строго заметила себе разочаровавшаяся в дружбе заморских гостей царица. Боковая дверь в её покои неслышно отворилась, и в императорские апартаменты прошмыгнул Дмитриев-Мамонтов. Заждавшаяся государыня живо подскочила с кресла, обрадовано рванулась навстречу. Фаворит, срывая с себя одежды, увлёк податливую женщину в постель. Но только всё делал как-то торопливо и неискренне. Взбешённая дерзостью плута, Екатерина ненавистно смахнула Сашеньку с себя и, захлёбываясь гневом, прошипела: