Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи
Шрифт:
– Я не шлюха, – сказала она. – Я Лешина жена. Я ему деток нарожаю. Побольше, чем ты своему. И не таких страшненьких.
В зале раздались смешки. Даже Лешка в своей клетке улыбнулся.
– Свидетель, соблюдайте корректность, – сделал замечание судья, но как-то не очень строго.
Наталья окатила Зою ядовитым взглядом, однако дискуссию не продолжила: орешек оказался не по зубам.
– Что было потом? – спросила Шеметова.
– Леша попросил его не пугать меня. Сказал: не доводи до греха.
– А майор?
– Захохотал и сказал:
– Почему?
– Потому что Лешу довели до греха.
– Я не поняла, – сказала Ольга.
– Лешенька никогда не врет, – пояснила Зоя. – Сказал, убьет – значит, убьет.
– Он что у вас, киллер хронический? – не выдержал Мушин.
Прокурор в последнее время оказался как-то не у дел, да и чувствовал себя неважно.
– Леша мухи зря не обидит, – спокойно ответила девушка. – А здесь довели до ручки. Если б только его позорили, он бы стерпел. Мы много об этом говорили, он маме обещал еще потерпеть.
– И что ж не стерпел? – вставил Николаев. – Обманул, выходит?
– Я ж сказала, он никогда не обманывает, – спокойно объяснила Зоя. – Он и терпел все годы. И свои унижения, и родительские. Потом я появилась и тоже попала под раздачу. А потом, видать, накопилось выше края. И вот мой муж в клетке сидит, – девушка рукой показала на Лешку. – А его не надо в клетку, – эффектно закончила она. – Это злобных уродов надо в клетку. А мой муж ни для кого не опасный. Кроме садистов и психов. И то сначала его десять лет мучить надо.
Зал ошарашенно молчал – такого от хлипкой девчонки точно не ожидали.
Вопросов к свидетельнице больше не было, судья ее отпустил.
Тяжелый день наконец-то подходил к финишу.
Председательствующий объявил о конце заседания и о дате следующего. Публика начала покидать зал.
Пошли домой и адвокаты подсудимых. Сегодня они поработали хорошо.
Любино – Архангельск – Москва
Процесс закончен – жизнь продолжается
Многое изменилось во Дворце культуры райцентра Любино за прошедшие недели. Вектор настроений и симпатий публики ныне кардинально отличался от первоначального.
Что, несомненно, в большой степени являлось заслугой адвокатов подсудимых. Если в начале процесса народный гнев целиком был направлен в сторону тщедушного хладнокровного убийцы – а часть косвенно перепадала и защитникам, – то теперь точнее было бы говорить про народное сочувствие и жалость.
Вскрывшиеся на суде картины максимально неприглядно изображали годы издевательств и гонений целой семьи. А ведь многие это знали и видели! Но не вмешивались. Теперь же был шанс реабилитироваться перед самими собой «болением» за судьбу страждущих.
Изменение настроений чувствовали, конечно, и Анна Ивановна с Виктором. Они и раньше хорошо относились к москвичам, теперь же вообще чуть не обожествляли их.
Даже Лешка повеселел после того, как чудо с явлением в зале суда Зойки
Одному Ваське было без разницы. Вот если б его любимая мама приехала – это да, это был бы праздник. Однако мама не приезжала. Впрочем, даже Васька устал от тюрьмы. Он хотел в лес, к птицам, рыбам, ежам.
Судебное следствие по обоюдному согласию сторон завершилось. Защитники отказались от вызова нескольких свидетелей, считая, что доказательств собрано достаточно, а достигнутый компромисс их вполне устраивал. Кроме того, если б дела пошли не так, как хотелось, из раздела прений всегда можно вернуться в следствие.
Да, все шло к концу.
Никто не знал, какой именно из дней процесса станет последним. Но все чувствовали: он приближается.
Прения шли в полном соответствии со статьей 292 УПК РФ.
Первым слово получил прокурор Мушин. На Ваську грозных слов он особо не тратил. За время процесса все убедились в безвредности этого персонажа, и Вадим Донатович попросил для него, за пассивное участие в убийстве, три с половиной года общего режима. Описание Васькиных деяний в его устах заняло не более десяти минут.
Зато с Лешкой Вадим Донатович возился на порядок дольше. Прокурор по закону не имел права опираться на факты, не рассмотренные в судебном следствии. Он от этого вовсе не страдал: озвученных фактов хватало за глаза. Пересказы ужасных деталей длились, на взгляд Анны Ивановны, бесконечно. Однако и эта мука наконец завершилась: Мушин дошел до испрашиваемого государственным обвинением наказания подсудимому.
Родители вместе с залом затаили дыхание.
Чуда не произошло. Никакого «ниже низшего». Или тем более условного. Прокурор просил двенадцать лет. В колонии строгого режима.
Зал захлестнуло разочарование, а родителей – радость. Двенадцать лет – это точно не вся жизнь! И тем более не расстрел, если политики все же отменят мораторий. Теперь же, коли повезет, может, отпустят через восемь, по условно-досрочному. Двадцать шесть лет для мужика – начало взрослой жизни.
Адвокаты тоже понимали, что запрошенные обвинением сроки – уже победа. Но победа их искусства, а не человеческой справедливости.
Потому что если по-человечески, то нужно еще меньше. Ведь выстрелу предшествовали много лет целенаправленного патологического издевательства. Не зря же квалифицированный клинический психолог обнаружил у майора Куницына психопатологию.
Багров даже начал сомневаться, не стали ли они жертвой судейского обмана. Шеметова так не думала. На вопрос про аргументы отвечала – мол, женская интуиция.
Олег Всеволодович хмыкнул, но поверил. Не столько женской интуиции, сколько явно возросшему профессиональному мастерству младшего партнера. Это уже был не помощник, а именно партнер, хотя, как уже было сказано, в конторе, в отличие от адвокатского бюро, не практиковался данный термин.
Общественный обвинитель от своего слова отказался, чего и следовало ожидать.