Защитник и Освободитель
Шрифт:
— Какую Силу? — не понял Эрлан, — он, вроде, не был склонным… а-а-а! Ты же провел обряд «обретения соратников»! Точно! Подожди, так его к нашим жрецам надо…
— Не, он к Силе Геи склонен. Не знаю, как так получилось, наверное, они там, — словно силясь увидеть Богов, Рус запрокинул голову, — между собой так решили, я не в курсе.
— Ну да, — согласился этруск, — ты же еще и Гее посвящен, все может быть…
«Та-а-к, милый, тебе еще много предстоит мне рассказать, никуда не денешься!», — Гелиния дернулась, услышав об «обряде» и продолжила делать вид, что занимается исключительно столом, стараясь стать как можно незаметней. Вдруг, еще что-нибудь интересное откроется?
— Кстати, Эрлан, а
— У-у-у, — царь чуть не взвыл, — это самая большая головная боль! В Думе, ладно, грусситы на гросситов косятся — привыкнут, — Рус, хоть и был пьян, но радостно отметил, что нынешний царь, бывший ярый груссит, не причисляет себя к некогда «родной» партии, — а орден… давай завтра, я не соображаю. О, слышишь, опять долбятся! Вот и жену позвали, — при этих словах недовольно скривился, а из-за двустворчатой двери слышался женский голос («глушилка» работала односторонне):
— Эрлан! Немедленно открой дверь! Ты там с женщиной! Если не откроешь, я позову Фридланта!
Гелиния впервые услышала этрусскую речь. Слов не поняла, но общий настрой ясен — жена сильно ревнуют мужа, и грозится страшными карами.
В ответ на слова жены, Эрлан обратился к Гелинии, забыв, что она не понимает по-этрусски:
— Слышала? Верховным жрецом угрожает, — вспомнил, что Гелиния иностранка и продолжил, как и весь предыдущий разговор, по-гелински, — пятнадцать лет женат, а так и не слюбились! Родители нас женили, у нас так водится.
«Хм, и не только у вас», — подумала девушка.
— Смотрю на вас с Русом и завидую. Эх, мне бы тоже упорство проявить! Теперь поздно. Зато сын — весь в меня и дочка — красавица, обязательно познакомлю! Жаль, видел их не часто… раньше, понимаешь, я с ней почти не жил… и хорошо было! Теперь приходится… Рус! Ты и про это не поинтересовался, перед тем, как… да чего теперь… — досадно крякнув, пошел открывать дверь.
Гелиния бросила на мужа прожигающий взгляд, примерно соответствующий такому выражению: «Как ты мог! К даркам царство, но заставлять человека жить с нелюбимой!», — ну, или что-либо подобное. Рус глупо пожал плечами: «Понимаю, но откуда же я знал?».
Роскошная женщина в длинном шелковом платье с традиционной этрусской вышивкой, быстро оценила обстановку. Похоже, мужа она на самом деле нисколечко не ревновала, зато какой повод поскандалить! Но мгновенно узнав Руса — обломилась. Она не видела «сына Френома» на крыльце главного Фрегорского храма, но дворцовые портреты оказались очень точными. Единственное, хоть и слышала об этом, поразилась его маленькому для этруска росту, навскидку — чуть больше четырех локтей (175 см. по Земному).
— Вообще-то, он у меня так не напивается… — Роланда (так звали жену Эрлана), заискивающе-заигрывая глядя на Руса, замялась, лихорадочно соображая, как его называть.
— Теперь я князь, царица Роланда, — помог ей «божий сын», — это я виноват, надеюсь, ты его простишь…
Откуда ни возьмись, кабинет наполнился толпой придворных.
«Находка для шпиона, — с пьяной усмешкой подумал Рус, обращая внимание на свободный доступ к, несомненно, секретным документам, — но это пусть сам Эрлан разбирается».
От восторженно-восхищенных, притворно-заискивающих, а порой и открыто-злобных взглядов вдруг затошнило. Рус с Гелинией сослались на усталость. Их отвели в роскошную спальню, где муж сразу вырубился и впервые пьяно захрапел. Жена попыталась его растолкать — бесполезно. Подумала, но Силу применить не решилась. Легла подальше и зажала голову пуховыми подушками. Благо, их на огромной кровати нашлось достаточно. Погоревала о своей нелегкой судьбинушке, о тяжкой доле женщины, у которой муж — пьяница и уснула.
Отказавшись пройти в столовую, куда обязательно сбегутся «лишние»
8
Четвертичный Царь — народное прозвище Руса Четвертого. Каламбур из «номера» царя и времени его «царствования».
Хвала богам, в «совещательной комнате» находились знакомые лица: Фридлант, Вавилиан, Эрлан. Свитки и листы пергамента теперь лежали в образцовом порядке, за которым следил один незнакомый Русу человек, намеренно державшийся в тени — «секретарь совещаний» Горлик. Маги, вчера изрядно принявшие на грудь, сегодня, как и положено, похмельем не страдали [9] .
Встреча получилась неожиданно теплой, ни чета вчерашней. Эрлан, не без помощи Верховного жреца, окончательно «взял себя в руки», смирился со своим положением. С удовольствием, под легкое белое вино, вспомнили «былые подвиги» и Вавилиан приступил к обстоятельному докладу. Он так и остался Хранителем Традиций, только теперь не партии грусситов, а всей Этрусии и хранил, кроме старых традиций, новые наказы «сына Френома». Надо ли упоминать, что Гелиния сидела тише мыши, а уши навострила почище лисицы? Особенно, когда разговор шел «о подвигах». Многое предстояло выдержать скрытному Русу, не позавидуешь.
9
Не болеть с похмелья — мечта всех алкоголиков, реализованная во многих произведениях жанра фантастики-фэнтези. Заставляет задуматься о здоровье авторов…
Воины обеих партий охотно откликнулись на призыв «окончательного решения кочевого вопроса». Не без трений, конечно, но в целом армия, где сохранили «партийные» подразделения, показала себя неплохо. Эрлан поправил: «Блестяще», осторожный Вавилиан промолчал.
— Нет, нет, нет! — встрял Рус, — партийцев необходимо смешивать везде, где только можно! Армия — наиболее подходящий институт, с неё и надо начинать! Забыть быстрее о вековых распрях, забыть!
— Это наказ? — невозмутимо спросил Хранитель Традиций, пододвигая себе чистый лист. Секретарь незаметно вложил ему в руку перо.
— Ты что, Рус, — слово взял Эрлан. После вчерашней пьянки он стал относиться к нему, как к ровне. По крайней мере, в общении, — так просто это не сделаешь, на своих министрах убедился! Если в одном ведомстве сидят бывшие враги, то плюются, саботируют, интригуют, а ты говоришь — армия! Как бы в спины не ударили.
— А Филарет пробовал?
— Нет, конечно!
— Пусть пробует, — твердо сказал Рус и поправился, — я сказал — пробует, это не значит, что надо немедленно рушить все устоявшиеся порядки. Пусть начинает с самых боевых частей, с общих дозоров. Но политику вести на окончательное смешение! — и соизволил пояснить: