Защитники людей
Шрифт:
– Вы просто понятия не имеете, что здесь происходит!
– Вот как раз и разберемся, что же здесь все-таки происходит, – обнадежил мужичонку Сомик.
Взяв его под локоть, Женя подтолкнул «вини-пуха» к распахнутой двери номера.
– Заодно и твою личность проясним, – присовокупил Двуха. – Кто ты есть такой информированный и зачем это тебя подставлять понадобилось. Если, конечно, тебя на самом деле подставили. В чем, надо сказать, я все-таки сомневаюсь… Так что ты за командировочный проездом?
– Ну, не совсем проездом… – мужичонка замялся было, но сразу же, подняв голову, не без гордости признался. – Журналист я! Из самой Москвы, вот так! С важным заданием сюда прибыл!
– Журналист!.. – застонал Сомик, воздев руки к потолку.
– Тьфу ты! – сморщился
– И каково же ваше важное задание? – поинтересовался Олег.
– Я не имею права пока раскрывать! Таковы, понимаете ли, условия редакции…
– Я т-те дам – «не имею права», – пообещал Женя, – ну-ка, пойдем-ка…
Пропустив Сомика и «винни-пуха», Игорь обернулся к Олегу:
– А мне лично идея такой… профессиональной защиты людей нравится, – серьезно проговорил он. – Не заигрывать надо с властью, а взять ее в ежовые рукавицы, чтоб не дрыгалась. И делать свое дело, на полумеры не размениваясь.
– Не рано ли радуешься? – осведомился Олег. – Мы ведь еще не знаем, с чем столкнулись…
Двуха пожал плечами.
– Не одобряешь, короче, – сказал он. – А зря… А может быть, потому не одобряешь, что эта Северная Дружина делает то, на что мы не осмеливаемся?
– Гони к «Таежной»! – скомандовал Костя Кастет водителю.
Черный микроавтобус «Мерседес», эксплуатируемый Северной Дружиной в качестве передвижного штаба, с визгом накренившись, развернулся через две сплошных полосы и помчался в обратном направлении. Случившийся неподалеку гаишник, выпучив глаза, потянулся было за рацией, но его напарник, разглядевший эмблему Дружины на борту «мерседеса», вовремя перехватил руку коллеги. И выразительно постучал торопыге полосатым жезлом по форменной меховой шапке: мол, внимательней надо быть!
Микроавтобус с ревом набирал скорость, расшвыривая снежную пыль из-под колес. Вцепившись в сиденье, Костя выругался сквозь зубы.
Что за день выдался! С самого начала все наперекосяк. Утром еще, когда брали очередной наркопритон, один из торчков, пока дружинники вышибали дверь, умудрился сожрать несколько доз героина. Не сообразил в панике, что Северная Дружина – не менты, ей доказательства не нужны; зря только старался. Сожрал, значит, пригоршню порошка – и умер. Только не сразу. А когда его вместе с прочими обитателями притона везли в тайгу, к лагерю Дружины, где для таких огрызков, нариков и алкашей, построил Капрал бараки. Чтобы, значит, переламывались нарколыги насухую, привязанные к нарам. А переломавшись, отправлялись валить лес – под охраной, естественно, и совершенно безвозмездно. Пользу людям приносить, прежние грехи свои перед обществом отрабатывать… Эту штуку с лесоповалом Капрал здорово придумал. Сверху прокуратура прикроет, а бумажки-договоры о найме на работу нарколыги и алконавты сами подпишут, со всеми условиями согласятся… Ну, алкаши еще туда-сюда. А наркоманы? А что еще с ними делать? Сажать? Посадят такого – и что? Ну, подсушится на зоне, здоровье поправит. Выйдет и по новой завьется. И все равно рано или поздно сдохнет от своей отравы, да еще и прихватит с собой на тот свет с десяток малолетних идиотов, которых успеет подсадить на иглу… Хорошо, конечно, Капрал сообразил с лесоповалом, да только сам Костя – была б его воля – вешал бы этих упырей да на главной площади, да при всем честном народе. Так толку больше было бы. Во-первых, работяги из этих зависимых никакие, едва-едва содержание свое оправдывают, а во-вторых, как еще молодняку безмозглому объяснить, что такое хорошо, а что такое плохо, – и тем самым уберечь. Эх, жаль, что публичные казни невозможны!.. С этим-то жмуриком случайным – и то проблемы будут.
А пару часов назад нарисовались еще аж два трупа. Тут уж совсем нелепо вышло. Один ушлый дядя взялся ухаживать за стариком-инвалидом, что на одной с ним лестничной площадке жил. И первым делом уговорил того дарственную на квартиру написать. А как старик последнюю подпись поставил – выставил его за дверь. К ментам в подобных случаях обращаться бесполезно. Что
А теперь вот происшествие в гостинице «Таежная»… Дикое, из ряда вон выходящее, небывалое. Какие-то приезжие операцию Дружины порушили. Одного меньшого дружинника избили так, что пришлось того срочно отправить в травматологию, второго… со вторым вообще непонятно что сотворили. И еще ведь, наглецы такие, послание передали. Мол, с самим Капралом, головой Северной Дружины, говорить желают! Аудиенцию им подавай. Ну, будет вам аудиенция!.. Вот кого еще бы хорошо, кстати, в назидание прочим казнить публично – тех, кто установлению нового порядка сопротивляется. Тех, кто против великого дела Всеобщей Справедливости идет!.. Ведь не понимает народ слова, отучили его от того, что словам верить можно. Только кнут понимает народ. Кнут и удавку.
Ненароком всплыли в памяти Кости сегодняшние соседи павшего (в прямом смысле слова) жертвой собственной трусости самочинного риелтора. Чего им стоило поинтересоваться, за каким это дьяволом зачастил тот в гости к инвалиду? Наверняка же знали дядю как облупленного… Вмешались бы раньше, спасли бы старика. Нет, они, падлы, только тогда в Северную Дружину позвонили, когда их собственное благоудобство нарушать стали… Вот их бы тоже… Ну, не казнить, положим, а наказать хорошенько – и им самим, и другим в науку. Выпороть, например. Вложить понимание через заднее место, если через другие места не доходит. Наказать.
– Наказать! – с удовольствием проговорил вслух Костя, ударив себя кулаком по колену.
Костя и сам не заметил, как начало меняться его понимание этого мира. Когда-то он ладно и без труда делил всех людей на тех, кого необходимо оборонять, и на тех, от кого необходимо оборонять и обороняться. Но с какого-то момента эта четкая граница стала расплываться, дергаться из стороны в сторону, мочалиться, рваться… Да впрочем, что там – «с какого-то момента»… Костя, пожалуй, мог признаться себе, что знает точно – с какого именно.
Все началось с того пацаненка, безмолвно и незаметно сгоревшего в белом особняке. Несмотря на понимание неизбежности подобных жертв, Костя все-таки долго не мог успокоиться. Это ведь ребенок, как ни крути. Ни в чем не повинный малыш, преданный жуткой смерти. Им же самим, Костей Гривенниковым, Кастетом, и преданный. Что может быть хуже, чем стать причиной гибели ребенка? Даже думать об этом невыносимо… И вот как-то муторной ночью, когда поднимаются со дна сознания разбуженные темнотой самые страшные мысли, те самые, не смеющие показываться при свете дня, и ты мечешься по закоулкам разума, стремясь найти хоть что-то, чем можно от этих мыслей защититься, – Косте вдруг явилось, само собой откуда-то выпрыгнув, очень простое умозаключение. Вины, конечно, на пацаненке не было никакой. Не успел он перед людьми ничем провиниться. Только вот… Вырос бы он кем? Ага? То-то и оно… Никакого другого дела, кроме как торговля дурью, воровство, попрошайничество и вымогательство, не мог предложить ему тот закрытый мирок, в котором он возмужал бы и повзрослел. Не было у безымянного пацаненка (имени его Костя так и не узнал, да и не хотел узнавать), не было у него в определении жизненного пути никакой альтернативы.