Засланец
Шрифт:
Неожиданно случилась передышка. Отрубаи куда-то делись. Кроме тех, само собой, кто валялся в луже собственной крови. Лесные насекомые и мелкие животные уже во все глаза присматривались к нежданной поживе. С неба лило не переставая. По моему лицу стекала соленая влага, я отер лоб – кровь. И, кажется, моя…
Борову все-таки удалось собрать и перегруппировать поредевших защитников деревни. Вид они имели неважный. Грязные, оборванные, исполосованные острым железом. Некоторые еле держались на ногах.
Отрубаи тоже понесли урон. По меньшей мере тридцать из них выбыли из строя. Другой вопрос, сколько еще осталось в строю?
Вдруг со стороны деревни послышался дробный перестук, будто там часто-часто молотили палкой по жестяному корыту. Боров обернулся, изрыгнул какую-то малопонятную брань.
– Это пулемет! – крикнул он. – Нас обошли! За мной!
Боров бросился к деревне. Остальные поспешили за ним.
Мы вынырнули из волглых зарослей и с ходу врезались в осаждающих. Похоже, отрубаи рассчитывали застать жителей деревни врасплох, схватить тех, кто был послабее, и раствориться в лесу. Уверенные в своей безнаказанности, работорговцы не удосужились рассредоточиться и всей бандой нарвались на кинжальный огонь. Откуда им было знать, что в деревне есть пулемет?
Огонь вели с крыши общинного дома, самого высокого в деревне. Толстая труба плевалась яростным свинцом, а за полукруглым щитком скорчился единственный мужчина, который не принимал участия в нашей боевой вылазке.
Так вот для чего было нужно странное навершие дедовского посоха!
– Да здравствует вождь! – заорал Бор, могучим ударом ломая челюсть первому подвернувшемуся под руку работорговцу.
– Дед! Дед! Дед! – подхватили его клич защитники деревни, кромсая на куски деморализованных врагов.
Пулемет смолк. Отирая пот с морщинистого лба, старик величественно выпрямился.
Я опустил винтовку – стрелять уже было не в кого – и поплелся к хижине скиллы. К своему дому.
Циновка над входом была сорвана и втоптана в грязь. Рядом валялись черепки и какая-то тряпка, в которой я не сразу узнал тюрбан знахарки. Я заглянул в дом, позвал:
– Тина! Ты здесь?
Она не откликнулась.
Может, все еще прячется в лесу? Нет, я уже чувствовал, что это не так. Назначенной мне в жены скиллы здесь больше нет.
Тина далеко, и искать ее бесполезно.
От этой мысли меня прошил озноб. Все течет и изменяется на Дожде. Очень быстро, стремительно и неожиданно…
И в следующий миг я ускорился. Не потому, что мне угрожала опасность, избежать которой можно было, лишь применив сверхспособность призрака. Вместо пощечины самому себе. Вместо ведра воды на горячую, задетую томагавком, прошедшим вскользь, голову.
У тебя здесь работа, засланец. Никогда об этом не забывай…
Я вернулся в нормальное время. В какофонию голосов. В сумятицу, царящую после сражения. Люди, опьяненные адреналином, одурманенные яростью и страхом, носились перед частоколом, где роскошные травы были черны от кровавой росы. Я увидел, что тяжело раненных отрубаев добивают ударами копий или топоров. Для них деревенским было жаль даже пули. Тех дикарей, кто отделался легкими ранениями, поднимали на ноги и вели к ближайшим деревьям.
Я, как зевака, наблюдал под слабеющим дождем, что же будет дальше.
Отрубаев привязали к стволам. К пленникам подбежал деловитый мужичок в заляпанном кровью кожаном жилете, в его волосатой лапе поблескивал устрашающего вида нож. Каждому отрубаю – по одному тычку острием. Мужичок наносил не смертельные, но
– Чего стоишь? – окликнул меня Боров. – Хочешь со стыдливцем побрататься?
Пока еще издалека, но уже отчетливо доносился перестук. Самые страшные лесные монстры, распугивая конкурентов пожиже, вышли, чтобы поживиться свежатиной.
Я бросился следом за остальными к воротам.
Створки сошлись, опустился на скобы тяжелый, окованный железом засов. Толпа деревенских отступила к общинному дому. Возле меня снова возник Боров.
– Миру не видал? – спросил он хрипло.
– А ты Тину? – ответил вопросом на вопрос я.
Боров поиграл желваками.
– Ничего с этой ведьмой не сделается, – бросил, скривившись. Затем с нажимом повторил: – Ты Миру видел где-нибудь, кусок жижонки?
– Нет.
Он несколько секунд смотрел на меня, раздувая ноздри, точно силился понять, что означает это короткое слово. Потом кинулся, расталкивая людей, к Деду, стоящему на пороге общинного дома.
А за частоколом в это время стало происходить нечто ужасное. Отрубаи, брошенные на растерзание монстрам, заорали, запричитали, завыли… От тяжелой поступи стыдливцев задрожала земля. Я полагал, что таких крупных хищников не должно быть много на ограниченной территории: каждый из них патрулировал свои охотничьи угодья, переходя дорогу другому стыдливцу только для того, чтобы спариться. Но сейчас под частоколом собралась целая акулья стая. Я с удивлением обнаружил, что сторожевые башенки, расположенные по эту сторону ограждения, пусты. Как будто существовало табу даже на то, чтобы просто смотреть на нагоняющих страх чудищ.
Потом я понял, почему башенки пусты.
С той стороны частокола плеснули желто-зеленые струи. Ударило в нос запахом кислоты. Бревна ограждения, платформы сторожевых башен, землю под забором – все вмиг затянуло зловонным дымом. В лужах вскипела радужная пена. И хоть до площади перед общинным домом едкие брызги не долетали, жители деревни бросились кто куда: мужчины – под навесы, женщины и голопузые дети – в хижины.
Опьяневшим от крови стыдливцам было мало отрубаев. Они выплескивали пищеварительные соки из внешних желудков в надежде достать притаившуюся за бревенчатой стеной двуногую добычу. А затем они взялись испытывать частокол на прочность.
Мне стало не по себе. Призракам не чужд инстинкт самосохранения. Я поймал себя на том, что нервно поглаживаю ложе винтовки. Боров заметил мой жест.
– Хорошо стреляешь, Странный, – сказал он сквозь зубы. – Глядишь, выйдет из тебя толк.
Стыдливцы бесновались. Ограда трещала, бревна шатались, словно гнилые зубы. Створки ворот качнулись, заскрипели петли и засов. Что-то мелькнуло над частоколом: то ли заросшая щетиной насекомья лапа, то ли хвост.
Потом до монстров дошло, что ограду не одолеть. Судя по треску ветвей, часть из них решила вернуться на свою территорию. Оставшиеся стыдливцы сначала вяло грызлись друг с другом, стрекоча, словно цикады-переростки. Бой, очевидно, шел за самок, не успевших уйти в лес.