Засланец
Шрифт:
А потом хлынул ливень, превратив в считаные секунды дорожку под нашими ногами в кисель из бурой грязи.
Дальше меня вел Боров. Какое-то неведомое чутье позволяло ему находить правильный путь. Я мог только убеждаться постфактум, что налетчики прошли здесь до нас: то поломанная ветвь попадется, то прицепившийся к колючкам кустарников клочок шерсти с дикарских одежд.
Мы добрались до Быстривицы: бурной и грязной речонки с руслом в семь-восемь метров шириной. Спустились по глинистому склону к воде, уселись на циновке из свалявшегося
Полминуты – на передых, а затем – вперед.
– Отрубаи спустились ниже и перешли реку на порогах, – пояснил Боров. – А мы перейдем здесь и настигнем сволочей на входе в Гнилой распадок.
– Ты знаешь, как пойдут отрубаи?
– Еще бы, – хмыкнул Боров. – Наши с ними не первый год воюют… Ты к чему это клонишь, Странный? – вдруг спохватился он. – Тут один тоже ошивался со странным видом. Как в морду получил, так сразу заговорил по-нашему…
– Кстати, – я поморщился. – А зачем бить-то было?
– Затем! – насупился Боров.
– Скажи толком, Бор!
Он нехотя пояснил:
– Если кто-то надел наши тряпки, это еще не значит, что он стал лесным человеком. Для железноголовых лесные люди – на одно лицо. Но мы-то своего отличим от чужака, пусть он хоть сто одежек из шкур напялит. Спрашивается, зачем чужаку выдавать себя за лесного человека? Учинить в городе железноголовых какую-то дрянь, чтоб вина пала на лесные племена? Заслан вынюхивать что-то? Потому и врезал для начала…
– Ну и что же ты думаешь обо мне теперь? – поинтересовался я.
Боров сплюнул, шмыгнул носом.
– Хорош отдыхать. Идти надо.
Мы выбрались под утихающий дождь. Грязно-желтый поток Быстривицы нес всяческий мусор и трупы мелких животных. Вокруг торчащих из воды ветвей и коряг бурлила пена. Я внутренне содрогнулся, представив, что сейчас придется влезть по пояс в эту дрянь. Но делать было нечего. Вперед так вперед.
– Что, похоже на жижонку? – оскалился Боров и шагнул в поток первым. Я поглядел, как он осторожно ступает, подняв винтовку над головой, затем сделал первый шаг в Быстривицу.
Под подошвой ощущалось топкое, ненадежное дно. Вода благодарно хлынула в ботинки.
Я поднял винтовку повыше и собрался сделать второй шаг, как вдруг колючие кусты на другой стороне реки раздвинулись, являя вороненый ствол карабина.
– Боров! Ложись! – крикнул я.
Называть своего спутника по прозвищу вслух мне еще не доводилось, но тот все понял и без раздумий метнулся за пень, что невесть каким образом оказался посреди потока.
Ускорившись, я рванул назад. Упал на глину, прижал приклад к плечу, вышел в нормальное время и стиснул спусковой крючок.
Из кустов вывалился отрубай. Пополз на четвереньках к воде, слепо шаря ладонями по глине и оставляя за собой след алой артериальной крови.
Засада!
Противоположный берег грянул ружейным залпом. Возле пня, за которым
Пришлось вновь ускориться и перепрыгнуть за выпирающий из глины валун. Отрубаи продолжали стрелять по тростниковой завесе, мой рывок они не заметили. Проскользнула над землей серая нечеткая тень – и ничего больше.
Боров высунулся было из-за пня, но дикари перевели огонь на его укрытие. Над грязными водами Быстривицы взлетела туча ярко-оранжевых щепок. Я даже в какой-то миг подумал, что моему внезапному товарищу по оружию вышибли мозги.
Но, слава Молчаливым, Боров был жив. Сидел в воде по плечи, опираясь спиной на пень, шарил взглядом по берегу. Он тоже не мог понять, куда я запропастился.
Я присмотрелся: отрубаи с головы до ног перепачкались в грязи, и среди кустарников их не заметить. Там дрогнет ветка, здесь шевельнется листва. То ли ветер, то ли отрубай водит стволом винтовки.
Гранату бы ручную. Или огнемет… Чтоб наверняка.
Времени на раздумья не было. Вокруг Борова плясали фонтаны, он не мог и пошевелиться в своем укрытии. Держал винтовку над водой и сипел шепотом:
– Странный! Странный, ты жив?
Я повесил карабин на спину. Ускорился. Подпрыгнул, ухватился за карниз из переплетенных корней, под которым мы с Боровом отдыхали минуту назад. Забросил себя на поросшую пожухлой травой вершину склона.
Оттуда противоположный берег был виден как на ладони. И четверых отрубаев я заметил сразу же.
Четыре дикаря – четыре выстрела, я не промахнулся ни разу.
Спрыгнул к воде, перекувыркнулся. Бросился в Быстривицу, пошел наперекор течению, продолжая искать дулом винтовки цель, если на другом берегу остался кто-то живой.
– Бегом! – бросил опешившему Борову.
Тот неуклюже выбрался из-за пня. Пошел, едва держась на ногах. Боров замерз до синих губ: не помогла ни толстая шкура, не слои жира на боках.
На другом берегу воняло кровью и порохом. Нужно было уходить, пока не нагрянули акулы здешнего леса. В то же время на Борова было жалко смотреть.
– На землю! Быстро! – приказал я ему. Тот подчинился. Очевидно, решил, будто я увидел опасность. Трясущимися руками поднял винтовку.
– Отжался! – снова заорал я.
Боров недоуменно захлопал глазами. Я отобрал у него оружие.
– Отжался! Быстро!
С физкультурой деревенские знакомы не были, тем не менее Боров быстро смекнул, чего я от него добиваюсь. Запыхтел, захрустел суставами. Через полминуты с него валил пар, как из котла с кипятком.