Заслуженный гамаковод России

Иванников Алексей Алексеевич

Однако бросился на меня не предводитель: самый мелкий из пустобрёхов рванулся неожиданно из душного облака вокруг и дёрнул за заднюю правую лапу. То ли щенок надеялся на повышение по рангу, то ли обладал по неизвестной мне причине особыми привилегиями: сразу все ощетинились и надвинулись ещё ближе, и только спокойный и рассудительный вожак не изменил позы, продолжая процесс знакомства.

Наконец он отлип: взгляд исподлобья демонстрировал уважение, смешанное с признанием силы и прочих достоинств, но глухое рычание не оставляло шансов на мирный исход: он чуть дёрнулся ко мне, и я резко бросился в сторону, толкнув подвернувшегося мелкого кобелька и уворачиваясь от щёлкавших грозных челюстей.

Однако преследование и охота продолжались

недолго: утомлённые предыдущим нападением, барбосы хотели лишь проводить меня до границ завоёванной территории, где уже кончалось их влияние: слегка помятый и уставший, я уже с безопасного расстояния следил, как они оставляют пахучие предупреждения и предостережения всем возможным будущим нарушителям. Задние лапы – принявшие основной удар – слегка саднили и нуждались в передышке, особенно же неприятно было ощущать ранку справа, где сквозь плотную шубу проступила кровь. Я сел и облизался: первичное лечение не стоило откладывать на будущее, тем более что неизвестно сколько ещё мне предстояло провести на улице. Хозяйка уж сама добралась бы до гостиницы, и пускай её ждёт очередное объяснение с хозяином: совершенно определённо она уже надоела нам обоим, так что лишняя возможность выплеснуть на неё злость должна подтолкнуть его к долгожданному расставанию. Мне же сейчас совсем не помешало бы встретить хорошенькую сучку, поскольку скоропостижное бегство оборвало мою последнюю связь: с болонкой Мартой из соседнего подъезда, хорошенькой покладистой самочкой из квартиры на первом этаже.

Она ведь так радостно встречала меня, и даже хозяин не мог удержать её на поводке, напрасно отдавая обычные в таких случаях приказы. Мы убегали в свободную даль, в открытое поле за пределами строений и домов, и только располагавшаяся в том районе стая могла помешать нам насладиться уединением и вволю заняться любовью. Да и где бы она нашла такого кобеля как я? Овчарка из её подъезда была слишком стара – чтобы противостоять мне со всей моей мощью и напором, и даже эрдельтерьер – живший в подъезде неподалёку и старательно перебивавший мои метки в местах выгула – не решался подступиться к нам, лишь издали злобно посверкивая маслянисто-чёрными глазками.

Я ведь однажды так взгрел этого тупого здоровяка, что с тех пор по самой удалённой траектории старался обходить он мой привычный маршрут. Куча костей, обёрнутых в мешок жира в мохнатой шерстяной шкуре: не самый опасный соперник, умеющий лишь грозно брехать, натягивая дрожащий поводок в руках обеспокоенного хозяина. Стоило же ему этот поводок вырвать и вступить со мной в честную схватку – обусловленную сильными амбициями с обеих сторон – и где же оказались его сила и решительность, помноженные на солидный вес? Первый же мой серьёзный выпад пробил его несложную защиту, и затем уже бросок к задним лапам оставил явно ощутимый след, от которого он взвыл ещё больше, драпая к растерявшемуся испуганному хозяину.

Больше он не стал надираться: воспоминание о взбучке явно не оставляло его до последнего дня совместного существования, заставляя лишь исподтишка гадить мне: обнаруживаемые мною следы его жизнедеятельности сознательно перебивали мои собственные визитные карточки, и здесь уж вряд ли я мог так же уверенно и спокойно одолеть его. Массивная туша – разумеется – должна была оставлять после себя многочисленные отпечатки, и оставалось лишь мириться с присутствием неуклюжего брехливого соседа.

Однако теперь это стало прошлым: нам уже неоднократно приходилось менять место жительства, перебираясь в новые, абсолютно незнакомые районы. И по опыту я уже знал, что через два-три дня последует новый переезд, и новым незнакомым ещё барбосам предстоит познакомиться с моими клыками и резцами: моими личными визитными карточками, находящими повсюду почтительный осторожный приём.

Но сейчас мне стоило подумать о ближайших часах: я находился не слишком далеко от гостиницы и нашёл бы дорогу обратно, вот только явно не хотелось мне пока возвращаться в общество наглой и тупой хозяйки,

способной лишь висеть у нас на шее. Я же ведь прекрасно всё вижу и понимаю, и стоит хозяину бросить только слово: завтра уже она исчезнет из нашей стаи и нашей жизни, уступив место кому-то ещё. Тем более что неоднократно я намекал уже на это: перевёрнутая мною миска, несколько побегов во время совместного с нею выгула, и пара лёгких укусов: какие ещё должны быть знаки, сигнализирующие о моём недовольстве? Ведь когда она по-настоящему меня рассердит: я ведь могу и не сдержаться и тяпнуть по-настоящему. Она что же о себе думает, пигалица несчастная: она одна такая, и хозяин будет долго терпеть никчёмные выкрутасы, способные надоесть кому угодно?

Погрузившись в переживания, я выбежал на тротуар: солнце уже светило ярким летним светом, и появившиеся люди – как и всегда – боязливо обходили меня стороной, торопливо отводя взгляды. Здесь не было собак: обставленная яркими витринами улица явно не предназначалась для регулярных совместных прогулок, и только где-то в глубине дворов слышался глухой сиплый брёх. Несчастный страдалец то ли напрасно облаивал кошку, забравшуюся на недосягаемую высоту, то ли выяснял отношения с кем-то из людей: даже я не слышал намёков на ответное гавканье.

Политая водой и явно вычищенная улица почти не содержала интересных для меня запахов: лишь у фонарного столба слабо пронюхивались давние полустёртые отметины, ряд же шедших дальше мелких столбиков оказался загажен следами многочисленных машин.

А на меня уже посматривали из-за витрин: в открывавшихся магазинах уже ходили вставшие так рано люди, и кто-то даже показал на меня пальцем. Не люблю фамильярности, тем более от посторонних типов, не годящихся хозяину даже в подмётки! Я остановился и посмотрел на наглеца: маленький мальчик радостно указывал на меня высокой взрослой женщине, и женщина что-то говорила и кивала головой, довольно улыбаясь. Вот ещё! Нашлись ещё ценители и поклонники: только ведь помимо наглых дур и лезущих куда не надо мужчин я не люблю ещё и маленьких настырных детей, совершенно не умеющих вести себя со взрослыми сильными собаками.

Они ведь что думают, приходя к нам в гости: будто я – большая мягкая игрушка, которую можно таскать за хвост и завязывать на шее бантики. Вот уж нет: это пускай они кошек таскают, а бантики навешивают пуделькам и терьерчикам, явно не имеющим ничего против. Мне же – помимо дорогого ценного ошейника – подошли бы лишь медали на шею, способные продемонстрировать моё особое отличие. Медалей мне однако ж пока не дают, ну а хозяину как об этом скажешь? У него ведь тоже не имеется ничего такого, хотя равных ему по силе я ещё не встречал. Но он, наверно, просто не обращает на такие вещи внимания, предпочитая твёрдые надёжные признаки могущества ярким дешёвым погремушкам.

У людей же яркие погремушки далеко не всегда согласуются с высоким статусом и положением: встречавшиеся нам неоднократно обладатели больших коллекций, брякавших на груди, почти всегда производили убогое жалкое впечатление, явно не отличаясь силой и достоинством. Таких даже кусать не хочется: стоит лишь рыкнуть на них, и дальше они уже сами уступают нам дорогу и уносят подальше свои напрасные коллекции, не путаясь больше под ногами у подлинных настоящих хозяев жизни.

Но ещё большее отвращение вызывают у нас с хозяином тощие невзрачные мужички, называемые пролетариями. Когда такой идёт по улице, слегка пошатываясь и распространяя вокруг тошнотворные запахи, то как должна реагировать настоящая полноценная собака, а тем более такая высокопоставленная как я? Глухое рычание, явно выраженная неприязнь, становящаяся ещё больше, если он реагирует и приближается, орошая вонючим дыханием пространство поблизости. Но иногда наглость переходит последнюю границу, и он наклоняется, стараясь потрепать по шее и голове. И здесь уж я точно не выдерживаю: стремительный бросок, недоумевающий тупой взгляд, и наглец уже орёт на всю улицу, воздевая к небу якобы укушенный палец.