Заслуженный гамаковод России
Шрифт:
Неопытные юнцы – державшие в клювах палку – так резко рванули с места, что я почти потерял сознание: бесформенным мешком я болтался укутанный в вороха листьев и кувшинок, не слишком-то спасавших меня на самом деле: поток воздуха сильной струёй бил в морду и заставлял слипаться глаза, до сих пор не встречавшиеся с таким испытанием. Далеко не сразу мне удалось продышаться: широко открыв рот я всё-таки смог более-менее восстановить дыхание, хотя одновременно с этим глотка мгновенно пересохла, и при всём желании я не смог бы что-то говорить и отдавать приказы. А вожак стаи уже пристроился рядом и спрашивал указания: мы пока облетали болото по широкому кругу, поднимаясь по огромной спирали выше и выше, и мне как провожатому требовалось наметить начальный маршрут.
И здесь впервые я увидел то, чего не видела ни одна лягушка с момента нашего появления на свете: огромное болото – историческая родина – скукожилось и сжалось до вполне обозримого зелёно-серого водоёма, который по мере удаления всё больше превращался в пятно в окружении огромного могучего леса с редкими полянами и проплешинами. Лес был почти везде: лишь в одном месте он переходил в неясную издали цепь серых острых предметов, поднимавшуюся выше крон деревьев. Так выглядели горы: болтаясь на огромной высоте я подслушал обрывки разговора вожака с соседом, называвшим именно так неясные серые громадины, мне же ни в коем
Вовсе не увеселительной поездкой оказалось моё героическое странствие по лугам и болотам на верных прирученных утках: ещё долго после приземления мне каждый раз приходилось восстанавливать слегка подорванное здоровье. Приземляясь на новое болото, мы первым делом выставляли караул, державший ближайшие окрестности под контролем. Остальные же – немного отдохнув – ныряли в поисках рыбы и улиток, достаточно обильно населявших попадавшиеся нам водоёмы. Однако мне приходилось заботиться о большем: я думал о душе! Слегка перекусив, я влезал в тесную лягушачью компанию, сгрудившуюся где-нибудь под корягами, и тут же читал вновь обращаемым лекцию: я рассказывал о своих великих открытиях и прозрениях, позволивших мне достичь небывалых высот в прямом и переносном смысле. Разве они думали, что когда-нибудь лягушкам покорится воздушная стихия, безжалостная и жестокая, и самые лучшие представители будут совершать полёты, используя для этого подвернувшихся уток? Однако это не является пределом наших мечтаний, и новые поколения лягушек – снабжённые придуманной мною идеологией – пойдут намного дальше: мы освоим воздух и землю, и неведомые пока что моря и океаны, и всё это станет также нашим домом, таким же удобным и вместительным, как родные тёплые болота, наша древняя историческая родина. Мы должны будем заключить союз с утками – нашими верными друзьями и помощниками, чьё содействие просто невозможно переоценить: именно они позволят реализовать нам многие составляющие намеченного мной проекта, так что всем полноценным лягушкам следует учиться дружить с ними. А кто из нас не мечтал пожить в странах, где зимняя спячка, приводящая к деградации и регрессу, станет излишней? Есть ведь и такие земли, где круглый год бывает подходящая нам температура, и лягушки только и делают, что едят насекомых и устраивают брачные игры: без всяких перерывов и ограничений. Разве это не лягушачий рай, но находящийся на земле, и в этот рай теперь сможет попасть любая лягушка, которая последует за мною!
Произнеся подобную речь, я далеко не всегда встречал достойный ответ: уж казалось бы какие ещё обещания и перспективы могли оказать лучшее воздействие на обитателей местного водоёма! Это сейчас они квакают во всю глотку, провозглашая себя верными учениками и продолжателями моего дела. Тогда же во многих случаях ситуация складывалась не слишком для меня благоприятно: местные предводители сразу же реагировали на явную возможность потерять свой резко пошатнувшийся авторитет: они ведь должны были стать – в случае признания моей правоты – рядовыми обычными квакушками, ничего не значащими на фоне нового кумира. И тогда они начинали действовать: сколько же раз мне приходилось отбиваться от наседавших недругов, призывая на помощь моих верных уток! С самой лучшей стороны показали себя эти бравые молодцы, отбивая наскоки резко превосходящих сил, которые мне потом приходилось внятно объяснять и истолковывать. Местные обитатели – как я обычно говорил уткам – когда-то вели с нами долгие продолжительные войны, и мерзкие подлецы – встретив меня одного и выяснив место моего рождения – решили воспользоваться случаем и отомстить мне. Но пускай утки не переживают: мы находимся на верном пути к благословенным болотам, а наличие врагов может лишь сплотить нас и сделать сильными и закалёнными.
Значительно реже меня ждал другой приём: когда собравшиеся вокруг вначале робко, а потом всё смелее и смелее начинали выспрашивать о том, как можно достичь описанного мною: утки ведь нападают на головастиков и мелких лягушат, таких слабых и беспомощных, и как же можно дружить с теми, кто представляет для нас определённую угрозу? Тогда я рассказывал о своих утках: я говорил о том, что уже несколько месяцев мы живём душа в душу, всячески оберегая и поддерживая друг друга, и разве это не есть пример того, как можно строить отношения? Затем следовали вопросы о тёплых землях: самые осведомлённые и сообразительные как правило слышали о чём-то подобном, однако их знания не распространялись дальше вездесущих комариков и отсутствия зимней спячки, и тут уж мне приходилось напрягать всё своё воображение: я рисовал им картины бескрайних водоёмов с прозрачной чистой водой, наполненных шевелящимися и разбегающимися во все стороны водяными насекомыми и жуками, охотой на которых заняты огромные стаи птиц и лягушек, которым лишь приходится открывать рот и разевать клюв, куда уже сами собой набиваются одуревшие от собственного обилия мелкие обитатели. Вместо же мелких гнилых заводей – поросших ряской и тиной – там огромные водные пространства, где на широких листьях местных растений могут собираться целые кланы – вроде вашего – и заниматься играми и развлечениями. На вопрос: а где же прятаться в случае появления аистов, цапель или прочих опаснейших врагов? – я отвечал так: глубина водоёмов там такова, что ни одна цапля не сможет достать занырнувшую своевременно лягушку, глупые же квакши – задающие подобные вопросы – могут и здесь спокойно попасть на обед к разгулявшемуся врагу рода лягушачьего. Однако на самом деле нет их в тех краях: ну какой же рай может быть набит аистами и цаплями – как болотная отмель нашей икрой во время брачного сезона? Так что пусть не задают они дурацких вопросов. Из вопросов же недурацких самым логичным был такой: а бывал ли я уже в тех краях? – на что мне приходилось давать утвердительный ответ. Я квакал о том, что сейчас готовлюсь совершить новое странствие в благословенные края, по пути одаривая всех встречных лягушек плодами добытой мудрости. Просьбу же взять с собой мне с прискорбием приходилось отклонять: я ведь не простая лупоглазая лягушка, нет – я великий гений и пророк – требующий соответствующего почёта и караула – едва покрываемого численностью моей стаи. Но если кто-то хочет попробовать: ему придётся пройти мой путь, и найти подходящую стаю уток, и тогда уже ему тоже – как и мне – все лягушки должны будут поклоняться как богу на земле!
Нельзя сказать, что последние слова встречали везде восторженный приём: пару раз в сгустившейся тишине мне даже приходилось искать ближний путь к отступлению и бегству, однако чаще всего молчание было благоговейным и почтительным: я доказывал-таки местным обитателям свою силу и значительность, и несколько раз мне даже предлагали остаться. Но на
А зима уже подступала вплотную: рано утром снежок временами сыпался из низких облаков, окропляя белым цветом землю и растения. Насекомые уже намного реже попадались во вновь обнаруживаемых нами водоёмах, и вместо аппетитных комариков и мух мне приходилось довольствоваться водяными припасами: жуками и большими толстыми улитками, от которых пучило живот и становилось тяжело. Накидка почти не спасала меня, и только тёплые утки, собиравшиеся вокруг, по ночам согревали моё отощавшее тело. Очень неприятно сознавать мне теперь, что пришлось обмануть их доверие и так грубо использовать в собственных интересах: но разве хоть одно великое достижение обходится без грубой лести и обмана? Разве можно достичь чего-то серьёзного и значительного – выходящего за рамки общеизвестного – не сделав ловкий финт ушами или ногами, используя чужую слабость или неосведомлённость? Так и я надул моих бесценных уток, пообещав им всё и не сделав на самом деле ничего. Однако пора было закругляться: и здесь сложившиеся легенды полностью искажают и перевирают то, как это происходило на самом деле.
А я просто дезертировал. То есть выбрав подходящий водоём – обитатели которого уже в массовом порядке забивались во всевозможные норы и щели – я не стал широко оповещать всех о своих великих заслугах и достижениях. Выбравшись из утиной стаи посреди ночи – хоть как мне не хотелось покидать тёплое обжитое место! – я аккуратно отполз к пруду и обнаружив основное скопление местных лягушек, просто ввинтился в самую середину. Холодные жирные туши противно и мелко дрожали, но у меня не оставалось выбора, и именно так было проще всего уйти от неминуемой и жестокой расправы: когда утки обнаружили бы правду.
Так что рассказы о том, что якобы я не выдержал потоков славы, обрушившихся на меня и по собственной неосторожности хлопнулся в подвернувшееся так удачно болото: лишены всяких оснований. Разве я похож на сумасшедшего, готового сверзиться с какой угодно высоты, и всего лишь за лишнюю минуту славы? Меня бы просто размазало по земле, или даже если прямо подо мной в тот момент оказалась водная гладь: на сотню мелких лягушат разбилось бы моё бесценное для меня тело. Так что всё получилось намного проще и прозаичнее: проснувшись утром и не обнаружив меня, утки несколько часов летали во всех направлениях, обрыскивая болото и ближайшие окрестности. Я допускаю даже, что они наконец поняли обман: выглядывая из надёжного убежища я видел несколько жестоких стычек, которые произошли между утками и ничего не подозревавшими местными лягушками, выбравшимися для утренней еды на привычные места. Уж как утки буянили и свирепствовали, вымещая накопившуюся за недели ярость! Однако моё убежище в высоких камышах так и не удалось обнаружить жестоко обманутым, и после нескольких часов поисков они наконец собрались в клин и легли на известный им курс: тихо затаившись под камышами я мысленно благодарил их и прощался с теми, кто подарил мне великую надежду и дал шанс на бессмертие.
Что сказать о том периоде, который последовал за скоропалительным завершением моего путешествия? Я находился просто в жутком состоянии, и единственной моей заботой было выжить в ближайшую зиму. Обмороженные пальцы на лапах и обветренная кожа – особенно на морде – нуждались в длительном лечении и уходе, а отощавшее и поджатое брюхо, испорченное не самой доброкачественной пищей, требовало правильного и усиленного питания, так что сразу после отлёта уток я начал осваиваться на новом месте. К сожалению, я не мог использовать так удачно найденные слова для привлечения новых сторонников: устроенное утками побоище весьма серьёзно отразилось на здоровье и состоянии духа местных обитателей, и они в свою очередь также могли выместить на мне сквозившую в глубине ярость. Я представился как несчастный беженец, лишившийся родного водоёма и вынужденный искать новое прибежище, и поскольку многие кочки были незанятыми, то на одной из них я и разместился. Мою повозку в порыве ярости утки разнесли в клочья, и поскольку никто из местных обитателей не видел нашего приземления, то лишних вопросов мне задавать не стали. Да и разве смог бы кто-то из них представить, что я пересёк огромную территорию, используя уток в качестве тягловой силы?