Заслуженный гамаковод России

Иванников Алексей Алексеевич

Но пока что стоило помалкивать о своей гениальности и тех успехах, которых мне удалось достичь благодаря ей. Не везде ведь меня встречали с распростёртыми объятиями, во многих же случаях сознание моих успехов отрицательно действовало на местных квакушек: кто ж из добившихся высокого положения с помощью подковёрных интриг или удачного стечения согласен был бы признать моё первенство благодаря честному соревнованию в реальных достижениях? Поэтому мне просто пришлось заставить себя ни разу даже не упомянуть о злосчастных утках, внёсших такой беспорядок в местную жизнь: как и все прочие я готовился к трудной зимовке, наращивая запасы жира и проявляя повышенный аппетит. Здесь уж я смирился и временно забыл о недавних подвигах и собственных громогласных утверждениях: я нырял за каждым слизняком, попадавшимся в поле зрения, и не пропускал ни одного кузнечика и самой тощей мошки или блохи, по неосторожности залетавшей в сферу действия моего языка, и только это вместе с благотворным влиянием чистой проточной воды спасло меня. Недалеко протекавший ручей – место зимовки

местных обитателей – дал мне возможность залечить раны, и когда следующей весной жаркое солнце ударило по белым сугробам и заставило их съёжиться, а потом раствориться в текущих повсюду потоках: я уже мало отличался от местных лягушек по внешним данным. Настоящие отличия находились внутри, однако неизвестно было: как всё это восприняли бы аборигены. Я уже почти породнился с ними: ко мне относились как к одному из самых уважаемых и сильных самцов, сопровождая это соответствующими атрибутами: доставшаяся мне кочка находилась в одном из лучших регионов, и приглянувшаяся самка сразу же откликнулась на призывный весенний зов. Мне не хотелось пока что разрушать сложившуюся иллюзию, и ведь именно так могло получиться, если бы я выложил всё, что знаю и чего достиг ценой огромных усилий. Осваиваясь в новой жизни, я хотел постепенно, по чуть-чуть приучить всех к собственной необычности, чтобы потом уже заставить их поверить мне по-настоящему и получить сполна давно заслуженное. Однако местные квакушки – как и все остальные – не отличались полётом фантазии: стоило завести разговор о великих целях – к которым должно всем стремиться – и взгляд собеседников сразу становился туманным и отсутствующим, так что даже ближайшим соседям – располагавшимся на ближних кочках – я быстро надоел со своими странными историями. Для лучшего переваривания насекомых – говорили они – необходимо сосредотачиваться на токе гормонов, всякие же отвлечения могут лишь испортить желудок, а лишняя потеря бдительности – как известно – также к добру не приводит. «И как тебя до сих пор никакая цапля не подцепила?» Аргумент насчёт цапли выглядел убедительно, но ведь это значит, что какие-то непонятные силы вели меня по жизни и в самом деле отводили от меня все возможные удары! Докажи это только попробуй квакшам, руководствующимся только интересами собственного брюха и не признающим других авторитетов! Так постепенно мне и надоело выступать с заумными речами, которые и так воспринимались как мои личные фантазии. Я уже и сам отяжелел и раздался во все стороны: с таким-то брюхом тяжело было бы уткам везти меня долгие часы без перерыва, а придумывать что-то новое мне больше не хотелось. Даже накидку – защищающую тело от холода и жары – я не доделал до конца, когда обнаружил, насколько я расширился в плечах и в животе. Так что настоящее потрясение перенёс я, когда впервые услышал историю о своих героических странствиях, всю исковерканную и перевранную, поскольку явно через многие болота и водоёмы пришлось перебираться ей, прежде чем она дошла до меня.

Вначале я даже не сразу понял это: одно лишь упоминание того, как я цеплялся за веточку плотно сжатым ртом, должно было вызвать гомерический хохот у любого более-менее разумного обитателя болота: хотел бы я посмотреть на того, кто смог отважиться на подобный трюк. Я ведь не цирковая лягушка, согласная совершить один смертельный номер, после чего арену пришлось бы убирать и искать на следующее выступление новых артистов! Мои же философские начинания явно оказались недооценены и почти полностью выпали из кадра: что ещё больше доказывает их глубину и самоценность. Моё великое предприятие – несколько раз едва не кончавшееся трагически – выглядело теперь как шальная инициатива решивших поразвлечься уток: и хотел бы я посмотреть, что сталось бы с теми, кто попробует получить от вредных заносчивых птиц хоть что-то, ничего не предлагая взамен! Передававшие из уст в уста историю глупые квакушки явно никогда даже близко не подходили к уткам, иначе они бы не пороли такую откровенную чушь о наших взаимоотношениях: они бы ещё сочинили, как утки ловили бабочек и стрекоз и кормили меня во время полёта! Однако безграничная глупость квакушек остановилась у этой черты, заставляя всех в конце концов прослезиться и расплакаться: при описании уже завершающей стадии истории.

Но больше всего задело и оскорбило меня то, что вслед за рассказанной историей просочился слух о том, что счастливо спасшаяся лягушка-путешественница обитает в соседнем болоте и уже по десятому или пятнадцатому кругу рассказывает сагу о своих скитаниях и счастливом возвращении на историческую родину. Будто бы утки – забрав с собой и прокатив её до места зимовки – при отлёте домой снова взяли её с собой. В конце же очередного сезона они захотели повторить ту же операцию, и только неудачное стечение обстоятельств помешало им в этот раз. Я уже хотел было добраться до наглого самозванца и набить ему морду: уж я бы отдубасил его своими закалёнными нелёгкой жизнью ляжками, но продолжавшийся брачный сезон заставил отложить дело, а потом уже из нескольких мест потекли те же пропитанные ложью и коварством слухи. Меня бы подняли на смех, если бы я предъявил свои претензии и попытался отстоять законные права! Слухи же о моей миссионерской деятельности – пусть медленно и тихо – но набирают обороты: я уже слышал из разных мест растекающиеся по болотам и озёрам мои лозунги и призывы: они уже задевают многих, и я верю, что меня действительно ведут по жизни великие могучие силы, которые рано или поздно заставят всех лягушек слиться в едином хоре и выйти на дорогу, которую указал им я: великий учёный и изобретатель, путешественник и пророк.

2007

Крыса

Ещё

утром, глядясь в лужу у помойки (усы – в линию, чёлка – по высшему разряду) я ощущал себя полностью счастливым и всем довольным: да и что могло помешать мне в этом тогда? Только что я догрыз горбушку – так и источавшую пряные и столь сильные запахи! – и после спокойно проведённой ночи даже не хотелось спать, так что я решил навестить пару приятелей из подвала ближней высотки, как вдруг: выкатывается из-за бака Огрызок и заявляет: Вожак хочет тебя видеть. Огрызок у нас всегда такими делами занимается: сбегать куда или передать просьбу, но чтобы мне – и в такой форме? Хотел тут же тяпнуть наглеца: однако увидел оскаленную пасть и решил пока не трогать; к тому же явно не случайно он был пропитан наглостью и чванством. Знаю ведь я его крысиную душу – низкую и подлую – и потому стараюсь не связываться: несмотря на явное превосходство и в силе, и по рангу. Сволочь – он и есть сволочь: особенно когда ему Вожак позволяет хамить и совершенно явно нарушать субординацию – святое из святого. А с Вожаком лишний раз связываться – себе дороже обойдётся, особенно при Рыжем или том же Огрызке: всегда встающих на его сторону.

Выяснять отношений я не стал-таки: уж слишком серьёзен он был и важен; велев указывать дорогу – на что не последовало никаких возражений – я двинулся за ним, стараясь на ходу понять причины столь торжественного приглашения. Ведь прекрасно знает же – где я ночую – и Огрызку явно пришлось немало побегать: чтобы найти меня; так что было бы удивительно: если дело заключается в ерунде, совсем несрочной и почти необязательной: типа родов Красотки или, к примеру, Побирушки.

Я, конечно, не спорю: эпизод это важный и в самом деле торжественный. И когда все окружают нору, а потом Мамочка выставляет новеньких на свет, а все их оглядывают и облизывают – то даже мне приятно становится. Однако не хуже они знают и другое: когда я занят – а размышления на досуге для меня имеют чрезвычайное значение – то из-за подобных событий не стану я куда-то бежать. Ну а что они хотели бы: чтобы из-за чьих-то прихотей я изменил образ жизни? Не бывать подобному: никогда и ни за что.

На сходках они всегда шушукаются и выдвигают обвинения: а почему ему сходит с рук, что он оторвался от стаи и ведёт себя так нагло? С первым обвинением я вполне готов согласиться; второе же – полный бред и вымысел. Как мне положено по рангу – так и веду себя. И почему они забывают – кто был их спасителем позапрошлой зимой: ведь это я нашёл тогда лазейку и вывел почти всех из приготовленной ловушки, готовой вот-вот захлопнуться и затопить всех ледяной водой. И кто ещё смог бы сделать подобное: прогрызть за то время, что оставалось до гибели – целый ход в деревянной переборке? Однако не ценят они подобного: и возникают всё больше и больше.

Они спрашивают: почему ты поддерживаешь контакты с врагами и конкурентами? Что мне ответить: а если б не поддерживал, то откуда мы узнали бы дорогу в некое помещение, где висят толстые батоны колбасы и сложены колёса сыра? Они ведь что думают: так просто было всё узнать и разведать, и суметь договориться с другими – уже знающими дорогу – о разделе сфер? Пускай сами попробовали бы: я бы полюбовался на их оцарапанные морды и ободранные хвосты после первого же визита. Сразу заговорили бы по-другому.

Или ещё: а что ты забыл в той высотке, что рядом с нами, и не завёл ли ты там случаем подружку – помимо Мамзельки? Когда об этом говорят втихую – ещё ладно, но на сходке в присутствии Мамзели: уже наглость и свинство. А если и завёл: какое их крысиное дело? Выступает же больше всех как раз Огрызок: вижу я, как он на неё смотрит, и давно бы его ещё больше обкорнал: если бы не заступничество Вожака и Рыжего, так и лезущих туда, где их присутствие вовсе не обязательно.

Но в действительности эти слухи ни на чём не основаны: просто дают хороший повод для посягательства на мой авторитет. И умные порядочные крысы – вроде Мамочки или Бродяги – прекрасно понимают это и препятствуют распространению подобных мнений. А то бы они ещё не того насочиняли: знаю я их интересы и пристрастия.

Что же касается истинных мотивов такого отношения ко мне, то можно сказать с уверенностью: их просто гложет чёрная зависть. Зависть к тому, что мне единственному доступен вход и я один – из всей стаи – могу воспользоваться запасами бесценных напитков, сложенных в некоем помещении. Не напрасно вход туда охраняется столь тщательно и чужакам там если что и светит – то лишь возможность быть покусанным. Заведя же себе приятелей – что было для меня не слишком-то сложно – я получил возможность в любой момент окунать усы в лужу с бархатным тёмным пивом. Не всегда, впрочем, во время моих визитов туда я обнаруживаю на полу разлитую лужу, у которой толкается с десяток разомлевших и уже нагрузившихся приятелей: и вот тут наступает мой звёздный час, и мои авторитет и значимость резко поднимаются.

Потому что только я один – из всех, с кем до сих пор меня сводила судьба – способен на такое: разгрызать жестяные банки. Я торжественно вползаю в зал, где все уже в нетерпении ждут и выстроились – наподобие почётного караула – давая дорогу к заранее приготовленной батарее. Иногда даже за мной специально присылают: если я долго не появляюсь и почему-либо люди – использующие помещение под свои надобности – ничего не разливают и таким образом вынуждают нас самих браться за дело. По силе и крепкости резцов мне нет равных, и тут-то я и использую их с максимальной пользой и выгодой. Я обхватываю банку всеми лапами и крепко прижимаюсь к ней телом, а потом делаю резкий надкус, и если всё проходит успешно, то что тут потом бывает! Фонтан брызг и суетящиеся рядом приятели, подставляющие в нетерпении морды, а я иду к следующей банке, чтобы проделать ту же операцию.