Застава в огне
Шрифт:
— По-моему, Назар от калыма отказался. В смысле, ему никто и не предлагал, а теперь он отказался по своей воле.
— Очень сомнительно. Если знать здешние обычаи.
— Почему бы и нет? Я бы свою дочь отдал такому отважному капитану без всякого калыма.
— Ратников! — повысил голос Борис Борисович. — Ты, может, думаешь, что ты уже у мамы в Москве? Нет, ты пока находишься здесь. Хотя могу обрадовать: поступило распоряжение о твоем переводе — к маме.
Говоря это, особист внимательно смотрел на Владимира, однако не увидел на его лице ни малейшей
— Только учти — мы можем, ввиду военной опасности, тормознуть тебя на месячишко-другой. А можем и не тормознуть.
— Товарищ майор, я весь — внимание.
«Кажется, испуган», — подумал майор и сказал:
— Аскеров часто уходит один к речке. Ты про это что-нибудь знаешь?
— Говорят, он так любит размышлять — в одиночестве.
— Тоже мне философ выискался. Других причин нет?
— Еще говорят, что у него на той стороне имеется своя секретная агентура.
— Кто-нибудь из пограничников этого человека или людей видел?
— Так секретная же. Нас же тоже с вами никто не видит.
Адамов с такой силой сжал челюсти, что на скулах заходили бугристые желваки. Он был готов удушить лейтенанта за его дурацкую иронию. Еле сдержался, чтобы не наорать.
— Я понимаю, вы там, — майор кивнул на суворовский значок Ратникова, — суворовцы, кадеты, сам погибай, а товарища выручай. Но Аскеров разве тебе закадычный друг? Что ты его так старательно выгораживаешь?!
— Мы с ним не пили. По душам ни разу не разговаривали. Но у меня сложилось впечатление, что друг. — Владимир пожал плечами, мол, сам этому удивляюсь. — Разрешите задать вопрос, товарищ майор? Только он, наверное, глупый.
— Не сомневаюсь, — не удержался, чтобы не съязвить, особист.
— Нам обязательно нужно посадить Аскерова? Это такая боевая задача?
Потеряв терпение, майор взорвался:
— Знаешь что, лейтенант, вопрос твой не глупый, а сволочной! Ты сейчас свалишь в свою Москву на министерский паркет или вообще уйдешь со службы. А я армии всю жизнь отдал и привык выполнять приказы, как бы меня самого от них ни тошнило! Еще вопросы есть?
— Только просьба, — смиренно произнес Ратников.
Адамов, тяжело дыша, удивленно посмотрел на лейтенанта. Ну, наглец этот москвич. Хотя что ему — знает, что у него в столице мощная поддержка, вот и распоясался. Тем не менее кивнул — спрашивай.
— Возможно ли, ввиду военной опасности на заставе, отложить мой перевод в Москву на неопределенное время?
Адамов пристально смотрел на лейтенанта, пытаясь понять, в чем заключается подвох. Согласится — а тот его сразу на смех поднимет.
— Это ты чего? Никак на подвиги потянуло?
— И это тоже. И потом, сами знаете, если я Аскерова в таком положении брошу, мне кадеты никогда не простят.
Ратников показал пальцем на свой суворовский значок, и до Бориса Борисовича дошло, что просьба Ратникова абсолютно серьезна. Он не сразу нашелся, что ответить, а потом сухо кивнул,
— Хорошо. Будут тебе подвиги.
— Разрешите идти?
Адамов машинально кивнул, но, когда лейтенант уже открыл дверь, остановил его. Ратников повернулся, и особист, сухарь сухарем, посмотрел на него с неожиданной теплотой. Его так и подмывало сказать лейтенанту проникновенные слова. Мол, молодец ты, Владимир, не ожидал. Так и должен поступать настоящий офицер, и все у тебя будет в порядке. Но что-то мешало ему слишком откровенничать с подчиненным. Поэтому майор, застыдившись этого приступа нежности, в ответ на вопросительный взгляд лейтенанта сварливым тоном сказал:
— Нет, ничего. Иди, служи.
Отдав честь, Ратников вышел из кабинета.
Едва за ним закрылась дверь, как Адамову позвонил начальник штаба и попросил зайти. У полковника сидел Георгий Тимофеевич Ропшин из разведывательного управления. Он специально приехал, чтобы показать кусок ткани, исписанный арабской вязью.
— Не мог вам не показать, — сказал Ропшин. — Единственное, что подтверждает версию капитана Аскерова.
Полковник и Адамов с сомнением смотрели на странную материю.
— И что это за филькина грамота? — поинтересовался Гонецкий.
— В том-то и дело, что не филькина, — сказал разведчик. — На всякий случай мы проверили один из тайников на том берегу. Тут открытым текстом написано, что существует лагерь боевиков, двести сорок пять человек. Сведения подтвердились.
— Ну, по нашим данным, не двести сорок пять, а человек сто пятьдесят. И американцы то же подтверждают. Только местные власти уверяют их, что это лагерь мирных беженцев.
— А вот здесь как раз написано про минометы, пушки, снайперов. И конкретно указано, что атаковать собираются заставу Аскерова.
Особист спросил:
— Насколько надежный источник?
— Стопроцентной уверенности нет. Странно это все выглядит. Написано как будто ребенком, не зашифровано. Агент, работавший с этим каналом, недавно провалился. Очень ценный был кадр.
— Это не тот пацан, про которого журналист вспоминал? — поинтересовался Адамов.
— Вряд ли, тот совсем малыш. Ему бы сейчас прокормиться да выжить. Мы, кстати, пытались найти его, но… — Ропшин беспомощно развел руки в стороны. — Там этих пацанят беспризорных, как мух. Так что, по всем правилам, информацию достоверной считать нельзя.
— Тогда зачем показал? — хмыкнул начальник штаба.
— Так ведь на дезинформацию тоже не похоже. Ни на что не похоже.
Ропшин и особист вопросительно смотрели на начальника погранотряда. Алексей Григорьевич едва не кряхтел от обуревающих его сомнений.
— Да, бывает. Тут все, что угодно, бывает. — Полковник встал из-за стола. — Я вам откровенно скажу, господа майоры, чувствую себя, как Сталин в сорок первом. Знаю, что оно будет, и все Штирлицы уже отрапортовали. А все равно чувствую себя словно в потемках. Ну а что скажет контрразведка? — он посмотрел на Адамова. — Откуда Мамай попрет? Вернее, куда и когда?