Застава
Шрифт:
Часа через два пламя в горелке стало хлопать и погасло – газ кончился. Что делать в такой ситуации мы обсудили заранее – перекинули шланг на второй баллон, пустили газ из него, зажгли заготовленным еще на станции факелом. Обошлось без взрывов и ожогов. Пустой баллон мы скинули с дрезины.
– Вот будет весело, если газ кончится посреди степи, – мрачно сказал Ашот. – Рычаги-то срезали, дрезина не поедет.
– Пешком пойдем, – сказал я.
Это тоже было обговорено, мы разговаривали просто, чтобы убить время. Нет ничего томительнее ожидания, даже когда ты в пути.
Я сидел, опустив голову, и думал. Допустим, мы успеем опередить литерный поезд с пленниками. Готов ли я устроить перестрелку с нашими же ребятами, пограничниками? Пусть не служащими на заставе, а из спецотряда – но нашими! Быть может, немцами, французами, американцами – но пограничниками? Я готов стрелять и убивать?
Вслушавшись в себя, я понял, что ответа нет. Из всех обид пока можно было предъявить лишь бедного убитого пса. Вдруг среди наших друзей и впрямь есть вражеский агент, которого надо поймать любой ценой? Нет, это чушь и бред, они все – земляне, мы же встречались в Москве, а враг должен быть из другого мира! Но какие-то основания у Главного штаба были? Несомненно. Может, все-таки стоит не отбивать друзей, а добровольно сдаться – и вместе с ними отправиться в штаб, чтобы там доказать свою невиновность?
Тем более с чего я взял, что мы способны противостоять Службе собственной безопасности штаба? Нас трое… хорошо, четверо, включая Эйжел, – против пятерых (как минимум) профи. Они небось и на Земле не менеджерами-музыкантами работали, а в каких-нибудь силовых структурах. Таких вояк, как мы, – пачками на завтрак едят…
– Ударник… – тихо позвал Ашот. – Ударник, газ…
Я вскинул голову. Посмотрел на Ашота, потом прислушался к сипению газа в сопле. Заглянул туда – синий язычок пламени едва-едва трепетал. Я нащупал вентиль, попытался повернуть – открыто до упора. Будто испугавшись моего взгляда, огонь съежился – и пропал окончательно.
– Ничего, – сказал я с нарочитой бодростью. – Большую часть пути мы проехали. Осталось километров десять. Ну двадцать. Дошагаем!
Особого оптимизма мои слова не вызвали, но делать было нечего. Мы сидели и ждали, пока дрезина остановится.
Прошла минута. Три. Пять. Десять.
Мы катились и вроде как даже не снизили скорость.
– Что за черт! – я вскочил и заглянул в сопло, будто надеялся обнаружить там бодрое пламя. Ничего, разумеется, не было.
– Почему мы катимся? – с любопытством спросил Хмель.
Ашот пожал плечами.
Я посмотрел на Эйжел. Та с самым невинным видом пожала плечами:
– Я же говорила – надо подтолкнуть дрезину, заскочить на нее и катиться.
– Эйжел? – спросил я.
– Тут уклон, Ударник. Разлом случился в горах, до Разлома мы медленно поднимались в гору. А после Разлома путь все время идет вниз. Чуть-чуть. Но этого хватает. Когда мы переехали Разлом, я вспомнила, мне рассказывали.
Я онемел. Я смотрел на баллоны, на нелепое сопло, на ошарашенные лица Ашота и Хмеля. Наверное, у меня такое же лицо сейчас.
– И мы зря ехали на паровозе через этот… этот ужас? – воскликнул я.
– Говорю же – потом вспомнила, –
– А почему не сказала потом? Когда переехали Разлом?
– Я сказала, – невозмутимо сообщила Эйжел.
– Ты же вроде как в шутку сказала, – поддержал меня Ашот. – Зачем мы эту… хрень эту городили? – он махнул рукой в сторону нашего кустарного ракетного двигателя.
– Вам так спокойнее было, – Эйжел пожала плечами. – Все равно надо было у дрезины срезать рычаги и шестеренки, чтобы свободный ход был. Ну – потеряли час на эту штуку… нестрашно. Может, она и ускорила нас немного!
Дрезина катилась на незаметном для глаза спуске. Эйжел невинно смотрела на нас. Мы молчали.
– Нет, ты скажи, почему молчала? – упорствовал Ашот. – Почему?
Эйжел вздохнула:
– Ударник так обрадовался, что ракетный двигатель придумал. И вы воодушевились. Вам, землянам, важно чувствовать себя умнее, я это знаю. Почему бы и нет?
Она развела руками. То ли от откровенности, то ли еще по какой причине, у нее снова прорезался акцент:
– Это не плохьо! Это хорьошо, когда насьтроение хорьошее! Стоит времени! Я знаю, я жьенщьина клана!
– Мы идиоты, – сказал я. – Эйжел, я и впрямь думал, что эта фигня разогнала дрезину!
– Может, и разогнала. Немного, – Ашот наморщил лоб. – Считать надо. Только я формулы не помню. Дома посчитаю, хочешь?
– Не хочу, – буркнул я. – И что теперь, Эйжел? Ты беспокоилась о наших чувствах? Так вот, теперь я чувствую себя идиотом! Самонадеянным болваном! И что делать?
– Посьмейся, – предложила она. – Над собьой, надьо мньой… Помьогает!
Я подумал – и рассмеялся.
В конце концов, мы ведь движемся к Иртану. А там встретим литерный поезд, и начнутся такие проблемы, что даже путешествие через Разлом забудется. Не говоря уже о шутейном ракетном двигателе, приделанном к дрезине.
Когда я пришел на заставу, была уже глубокая ночь. Я сбросил с плеч рюкзак, постоял, привалившись к ограде. Потом несколько раз дернул за веревку. Колокол бодро звякнул, за оградой истерично залаял наш пес. Я ждал. Кто-то должен быть внутри. На заставе всегда кто-нибудь есть. Так принято.
– Кого черти носят? – донеслось из-за ворот. Пес тут же замолчал.
– Это я, Ведьма.
– «Я» бывают разные, – наставительно сказала Ведьма, гремя засовами.
– Я, он же Иван, он же Ударник, он же седьмой пограничник заставы, – отозвался я. – Тебе адрес по прописке сказать?
Ведьма открыла ворота, посмотрела на меня. Пистолет она держала в руке, но дулом вниз. В другой руке была яркая карбидная лампа. На Ведьме был красный клетчатый халат и шлепанцы с пушистыми розовыми помпонами.
– Что случилось, Ударник? – тихо спросила Ведьма.
– Все нормально, – ответил я, подхватывая рюкзак. – Баня горячая?
– Баня холодная, и дров нет, – ответила Ведьма. – Старик с Иван Иванычем за дровами поехали.
– Ну и хрен с ней, с баней, – решил я, входя в ворота. Ведьма за моей спиной задвигала засовы. – Ведро холодной воды сгодится.