Затаенная боль. Дневник психоаналитика

Эльячефф Каролин

Однако, насколько мне известно, до сих пор мало кто занимается нарушениями, которые бывают у детей убийц, появившихся на свет в момент трагедии. Их крайне редко приводят на консультации к психоаналитикам. Если такие дети живут в семье, то близкие делают все, чтобы сохранить свою драму в тайне. А если эти дети переходят под опеку государственного учреждения, там делают все, что ребенок на самом деле или хотя бы внешне забыл, что произошло с его родителями. Однако некоторым психоаналитикам приходилось иметь дело с людьми, чьи предки совершили преступление или участвовали в коллективном преступлении (особенно во время последней войны). Я консультировала

маленьких детей (родители которых были убийцами) в то время, когда они жили в яслях Антони или уже в приемных семьях. Детские страдания, особенно если их первопричиной послужило насилие, доставляют много хлопот людям, которые взяли на себя трудную задачу: усыновить и воспитать таких детей.

То, что сокрытие факта усыновления может оказать более разрушительное воздействие, чем правда о происхождении ребенка, хотя и не без труда, но все же вошло в коллективное сознание нашего общества. Но это не распространяется на случаи, когда родители совершили преступление, независимо от степени его тяжести. И вот их дети должны как-то строить себя, свою личность, имея за плечами такой страшный жизненный опыт — утрату близкого человека (чаще всего — матери, брата или сестры) и разлуку с родителем, который к тому же еще и убийца.

Что делать в таких случаях, когда один из родителей убивает другого, а ребенок является сыном или дочерью одновременно и убийцы и его жертвы? Нужно ли говорить ему правду? И в какой форме?

Не хуже ли замалчивать подобные факты, если мы хотим позволить ребенку самостоятельно найти ответы на такие трудные вопросы — в соответствии с действующими в стране законами?

Опыт показывает, что когда от ребенка скрывают правду, дабы не подталкивать его к извращенной идентификации или желая уберечь его от «травматизма», — это замалчивание на деле не только не спасает от травм, но приводит к различным патологическим проявлениям в нескольких поколениях.

Вот, к примеру, одна короткая история — хотя таких историй можно было бы привести великое множество.

Девятнадцатилетняя Н.
– мать маленького мальчика, которого по решению суда поместили в ясли, чтобы оградить от жестокого обращения со стороны матери. Сама она с младенческого возраста была воспитана приемной семьей, о которой сохранила самые добрые воспоминания. Ей никогда не говорили, кто были ее настоящие родители и почему ее удочерили. В восемнадцать лет она сошлась с человеком, который начал ее бить с первых же дней беременности. После родов ей трудно было заниматься сыном. Как раз в это время она разыскала, наконец, своих биологических родителей и узнала, что ее отец убил одного из ее братьев, когда ей самой было всего два года.

Ее сожитель продолжал избивать и ее и сына. Во время одной из таких семейных сцен она сама побила сына, после чего ее арестовали, а ребенка поместили в ясли. На суде всю вину за жестокое обращение с сыном она взяла на себя. Хотела «выгородить» своего друга, как она сказала мне потом.

Сама она не видела никакой связи между своим прошлым и сегодняшними проблемами.

Люди, которые хотели «защитить» ее от страшной тайны, на самом деле невольно подтолкнули эту молодую женщину (против ее собственного желания) перевести историю ее семьи не в слова, а в действия.

Ее сын, который попал в ясли в двухмесячном возрасте, а ко мне — шестимесячным, явно отстает в своем развитии: он плохо двигается и ему не хватает коммуникабельности, что с возрастом может усугубиться.

Даже

в тех случаях, когда решаются сказать правду ребенку, нелегко найти необходимые щадящие слова. Да и правда от этого не становится менее ужасной. Поэтому чаще всего и стараются «защитить» ребенка от этой правды, хотя и понимают, что ничего это ему не даст.

В итоге ему или вообще ничего не говорят («ребенок еще слишком мал, чтобы что-то понять»), или сообщают лишь часть правды. Обычно также фальсифицируют факты: папа уехал, мама скоро вернется; он или она сделали это не нарочно. Лишь бы ребенок не узнал, что его родители преступили закон. Люди опасаются, что это горькое знание причинит ребенку не только боль. Они полагают, что у него возникнет искушение поступить таким же образом («каков отец, таков и сын»).

Почему нам, взрослым, так трудно говорить с детьми о преступлениях, которые совершили их родители? Почему мы думаем, что ребенок не способен «строить самого себя», проникаясь при этом уважением к закону, а не следовать модели поведения своих родителей? Почему мы стараемся показать себя всегда только в выгодном свете и замалчиваем наши слабости? Стоит ли так уж бояться критических суждений наших детей? Ведь живя в обществе, где все должны подчиняться одим и тем же законам, ребенок никогда не осознает себя личностью, если ни разу не осмелится критически оценить поступки своих родителей.

Раньше или позже, но ребенок должен начать строить свою собственную жизнь, исходя из своих личных склонностей и способностей. И, не стараясь лишь повторять жизнь своих родителей — пусть даже самых замечательных!

Нас всегда крайне удивляет, когда закон нарушают дети и подростки из «хороших семей». При этом мы легко признаем, что кто-то из наших благополучных знакомых может происходить из неблагополучной семьи. В таких случаях мы лишь говорим: «Он (или она) сумел во-время выпутаться». То есть, когда речь идет о других, мы все-таки интуитивно признаем, что если даже человек в какой-то период жизни идентифицируется со своими родителями, он вовсе не обязательно будет им во всем подражать. А вот для собственных детей мы всегда стремимся оставаться моделью и пуще всего не любим их критики.

Сейчас вы познакомитесь с историями детей и с переживаниями взрослых (в том числе и работавшего с этими детьми психоаналитика), которые напомнят вам издревле знакомую и великолепно описанную в мифологии ситуацию: человек, которому мы полностью доверяли, вдруг превращается в безжалостного и смертельного врага. И такие родители, предстающие людоедами и убийцами, вызывают у нас самое сильное оттолкновение. Когда мы познакомимся с историей убийцы, нам бывает очень трудно признать, что перед нами вовсе не монстр. Ведь если он не монстр, то на его месте могли бы оказаться и вы, и я.

Мы часто путаем экономический прогресс с уровнем нашей цивилизованности. Детей в нынешнем обществе рождается на свет меньше, чем в прошлые времена. Это соответственно повышает для нас ценность каждого ребенка. Но когда мы сталкиваемся с детьми, для которых жизнь в семье — это ад, и обществу приходится брать на себя их воспитание, нас охватывает смятение: как такое возможно в сегодняшней Франции, в ее самых разных социальных слоях? Какой прок от всех наших великолепных медицинских, технических и экономических завоеваний, если, успешно решая проблемы выживаемости и материального комфорта, мы не в состоянии при этом обеспечить детям элементарное человеческое существование?