Затаив дыхание
Шрифт:
— Пьеска-то всего на одиннадцать минут звучания, — заметил Джек.
— Большинство композиторов пожертвовали бы левым ухом ради того, чтобы написать пьесу, которую объявят классикой. Пусть даже двухминутную.
Джека вдруг охватило полное безразличие. Плевать ему на Кайю, Яана, на музыку и на конец света. До чего славно валяться на лужайке, тут так тепло… Кемарь себе хоть сто лет. А Говард просто говно собачье. Можно сказать ему прямо в лицо, что он, Джек, думает про его игру. Да, альт
— Джек, я видел на днях, как ты прятался за деревом.
— Что-что?
— На Болтон-гарденз, когда Кайя К. от меня уходила. Прямо как развратный старикашка. Потом дал деру с моего концерта. А стоит мне упомянуть ее имя, уши у тебя вспыхивают лампионами.
Джек с усилием поднялся и отряхнул брюки. Он всегда наотрез отказывался носить шорты, и ноги у него взмокли от пота.
— Это запутанная история.
Джек двинулся прочь. Говард резво вскочил с земли. Он три раза в неделю плавает в бассейне и ходит в зал заниматься тяжелой атлетикой. Джек упустил это из виду. Забежав вперед, Говард повернулся к приятелю и раскинул руки.
Народ вокруг уставился на них, думая, что актеры-любители разыгрывают забавную сценку.
— Пошел к черту! — бросил Джек, уклоняясь от объятий.
— Сказать тебе, Джек, как она меня отыскала?
— На концерт, небось, пришла.
Они спускались по склону к мостику над ручьем, рядом с которым дышала зловонной сыростью неглубокая, вечно заросшая крапивой пещера. Ноги Джека жили своей отдельной жизнью, хотя исправно, шаг за шагом тащили на себе тело.
— Верно, — подтвердил Говард, — приходила, в прошлом году. В зале «Флориан Румз» играли в основном Гайдна. Но она отыскала меня еще до концерта. Как умудрилась — уму непостижимо.
— Может, просто любит Гайдна.
— Просто знала обо мне заранее. По твоему диску. «Почему мы одинаковые?» Во второй вариации, если помнишь, я чертовски лихо сыграл.
— И что она тебе поведала?
— Всего лишь попросила меня подписать диск. О тебе в тот раз и словом не обмолвилась. Я еще подивился необычно тонкому музыкальному вкусу девушки. Так ей и сказал.
— Спасибо, Говард.
— Но до уроков дело дошло не сразу. Она проявила редкую настойчивость.
— По-твоему, она стала возить сына к тебе на уроки, чтобы выйти на меня?
— Именно.
— Больно уж дальний прицел, Говард. Она же могла связаться со мной напрямую. Если ей приспичило не мытьем так катаньем выжать из меня денег, могла бы мне позвонить.
Говард с улыбкой смотрел на приятеля. Вот Джек и попался в ловушку — если, конечно, это и в самом деле ловушка.
— Она тебе, очевидно, уже звонила.
Щеки у Джека густо
— Что же все-таки произошло в Эстонии, Джек?
— А?
— Давай, выкладывай.
Джек пренебрежительно фыркнул:
— Познакомился с ней в Таллинне, в кафе. Потом увидел ее на любительском концерте. Назвался твоим именем и дал ей твой номер телефона. Мы оба слегка увлеклись друг другом.
— Ах, увлеклись? Яан у нее от тебя?
— Гм, возможно.
— Ай-яй-яй, как говорил Винни-Пух. Если я не ошибаюсь.
Джек опустил глаза к ручью. Они стояли в зловонной впадине возле мостика. Вокруг над зарослями крапивы вились мухи, а в ручье было больше черной грязи, чем воды. К мостику подошла группа корпулентных американцев. Некоторые, особенно тучные и бесформенные, ковыляли в шортах. Говарду и Джеку пришлось прижаться к перилам, чтобы пропустить весело гомонящих толстяков — вот оно, ходячее воплощение кошмара, который ждет все поголовье homo sapiens.
— Чисто пингвины, — довольно громко обронил Говард. — Хотя в воде пингвины несказанно грациозны.
— Ладно, брось, Говард. Может, вернемся ко мне и перекусим? В холодильнике есть отличный стилтон, экологически чистый сельдерей, еще кое-что. И мое чистосердечное признание на десерт.
— Ням-ням, — причмокнул Говард.
Друзья уселись в зимнем саду, распахнув стеклянные двери.
— А они, небось, едят рыбу фугу, — жуя сельдерей, задумчиво проронил Говард.
— Кто «они»?
— Квартет. Они же сейчас в Нагасаки. Если фугу приготовить неправильно, она смертельно ядовита. Ребята решат, что подхватили какую-то заразу, но тут у всех вдруг начнет жечь во рту, и они дружно умрут, в живых останусь один я. Журналисты бросятся ко мне за интервью, меня будут показывать по телевизору. Все рассчитано.
Во рту от виноградного сока остается сладкий, чуть терпкий привкус, но к стилтону он не подходит. Рассказать Говарду про волшебную эстонскую интерлюдию невозможно. Слишком уж они — Говард и Эстония — несовместимы. За столом наступило напряженное молчание, время от времени прерываемое хрустом сельдерея; канавки стеблей были заполнены творожной пастой.
— Я жду, — произнес Говард. — Будем надеяться, Милли не установила здесь прослушку.
— Сейчас внизу Марита.
— Я что-то не заметил, чтобы она отличалась тонким слухом. Вопрос первый: тебя с родителями знакомили?
— Что?
— Ты же, очевидно, ее обрюхатил.
— До чего же ты груб, Говард.
— Это обычный прием следователей, — небрежно бросил Говард, почесывая аккуратную бородку, в которой уже пробивалась седина.