Затемнение
Шрифт:
Сделав такое самокритичное признание, старик опять, уже совсем невесело, ухмыльнулся, или, вернее, просто скривил лицо, и, в очередной раз пристально воззрившись в своего безмолвного усталого слушателя, которого эта бесконечно затянувшаяся нелепая сцена начинала выводить из себя, многозначительно и веско возгласил:
– Да порой и старости не нужно дожидаться. Смерть-то, она и молодыми не брезгает. Сёдня ты живой-здоровый, всем довольный, радуешься жизни, а завтра, глядь, оглянуться не успел, тебя уж на погост тащут… Она, матушка, завсегда рядом, прям за спиной у нас стоит. И за моей, и за твоей. Нам, дуракам, и невдомёк. А она вона там!
Дед поднял руку и указал пальцем куда-то в пространство; его вновь слегка вспыхнувший сосредоточенный взгляд устремился туда же.
И от его слов, и от его действий Сергей поёжился и невольно огляделся кругом. Но, естественно, ничего не увидел, кроме уже отлично –
Заметив его движение и опасливый взгляд, дед Ерёма разразился скрипучим, бухающим смехом.
– Во-во, правильно боишься! Только бойся, не бойся – ей всё одно. Смертушка-то, она по пятам за нами ходит. Придёт и за тобой в свой час и не спросит, боишься ты али нет. За всеми придёт…
Старик, всё более понижая голос, умолк, постоял немного с задумчивым и замкнутым видом, чуть тряся головой и по-прежнему глядя в никуда, после чего нацепил мешок на палку, вскинул её на плечо и, бросив на Сергея холодный косой взор, процедил небрежно:
– Ну, прощевай, паря. Счастливо оставаться. Звиняй, коли что не так было… И поосторожней будь, тёмно уже…
И, сделав это прощальное замечание, похожее на предостережение, сопровождённое выразительным, сумрачным взглядом, бродяга повернулся и медленно, покачиваясь и приволакивая ногу, продолжил свой путь.
Сергей, мысленно посылая его ко всем чертям, следил за его понемногу удалявшейся и уменьшавшейся приземистой фигурой, пока она не сделалась едва различимой, а затем растворилась в серой вечерней мгле.
III
После ухода деда Ерёмы Сергей долго ещё не мог прийти в себя, оскорблённый в лучших своих чувствах и возмущённый донельзя дерзкой выходкой наглого, оборзевшего бомжа. Это было просто немыслимо, это ни в какие ворота не лезло! Такого в его жизни ещё не было, да и быть не могло. Чтобы какой-то грязный нищий бродяга отчитывал его как мальчишку, читал ему нотации, высмеивал его и, в конце концов, совершенно недвусмысленно угрожал ему! А он всё это вытерпел, молча выслушал и даже слова не сказал, не говоря уж о том, чтобы силой заткнуть распоясавшемуся болтуну его поганую глотку. Ему, можно сказать, плюнули в лицо, причём откровенно и смачно, а он… Что сделал он? Он утёрся и чуть ли не поблагодарил за науку! Да, именно так он и поступил, ни больше ни меньше. Ну и кто же он в таком случае после этого?..
Возбуждённый этими мыслями, остро и болезненно переживая то, что он считал величайшим оскорблением и унижением, колоссальным ударом по самолюбию, перенесённым им когда-либо, Сергей, сжимая кулаки и издавая глухие, сдавленные звуки, среди которых можно было уловить сочные, изысканные ругательства, метался в ограде, как разъярённый хищник, запертый в клетке и страстно мечтающий о том, чтобы вырваться на волю и разорвать в клочья глазеющих на него зевак. Но так как он, в отличие от зверя, не был заперт, то, чувствуя, что ему тесно в небольшой ограде, он ударом ноги отворил калитку и стал энергично вышагивать по более обширному пространству – длинной, убегавшей в темнеющую даль тропинке, разделявшей два огромных массива захоронений. Впрочем, и она вскоре показалась ему тесноватой, и он, то и дело задевая и цепляясь за окружавшие его со всех сторон металлические решётки, принялся в ярости пинать их ногами, словно вымещая на них переполнявшие его негодование и ненависть.
Особенно уязвляло его то, что он так и не начистил харю мерзкому бомжаре, хотя несколько раз собирался сделать это, даже несмотря на останавливавшее его отвращение. Его и сейчас так и подмывало устремиться вслед удалившемуся бродяге и отделать его как полагается. Благо никто не увидел бы. И бомжовских воплей никто не услыхал бы. На этом бескрайнем, почти всегда безлюдном кладбище можно было хоть убить кого-нибудь – ни одна живая душа ничего не увидела и не услышала бы. Всё осталось бы шито-крыто, всё скрыли бы в своей непроницаемой тени густые заросли, надёжно хранившие покой лежавших здесь тысяч мертвецов. Одним меньше, одним больше – какая разница? Неумирающей, каждый год увядавшей, а затем снова возрождавшейся в прежнем облике природе не было никакого дела до человеческих жизней и смертей, до бессчётного множества людей, до поры до времени куда-то спешивших, суетившихся, шумевших на широких окрестных улицах, но в конечном итоге рано или поздно попадавших сюда, под сень этих деревьев, в переплёт этих оград, под толстый слой песчаной желтовато-коричневой земли…
Бегавший туда-сюда и злобно пинавший чужие надгробия Сергей вдруг встал как вкопанный и дико огляделся кругом. Его поразили эти странные, мрачные мысли,
Освободившись, как ему показалось, от несвоевременных, пустопорожних дум, он заметно успокоился и приободрился. На его лицо вернулась мягкая, беспечная, слегка презрительная улыбка, наиболее точно отражавшая его отношение к окружающему миру и его обитателям. Он зевнул, потянулся и бросил взгляд вокруг.
И тут же притушил улыбку и чуть нахмурился. За то время, что он принуждён был выслушивать невменяемого старика, солнце окончательно скрылось за видневшимися вдалеке высотными домами, оставив после себя лишь узкую, понемногу тускневшую и меркнувшую розоватую полоску, протянувшуюся вдоль западной окраины небосклона. Всё же остальное небо было затянуто рассеянной серо-голубой мглой, которая ближе в востоку постепенно густела, превращаясь в плотный синеватый сумрак. Оттуда же, с восточного края небосвода, мало-помалу наползали, клубясь, теснясь и мешаясь друг с другом, тяжёлые свинцовые облака, явно указывавшие на то, что погода вскоре должна была перемениться. С одной стороны, это было хорошо, потому что жара днём была уже просто невыносима и мощный освежающий ливень отнюдь не помешал бы. Но с другой – у Сергея не было зонта, а спрятаться от возможного дождя на кладбище было негде; а значит, в случае, если бы хляби небесные внезапно разверзлись бы, он, несомненно, вымок бы до нитки.
Вот почему он поглядывал на небо – и прежде всего на медленно, но неуклонно расползавшееся по его восточной стороне тёмное облачное пятно – со всё большей тревогой и вовсю, сначала про себя, а затем вполголоса, клял друга Олега, по милости которого он свёл весьма лестное для себя знакомство с полусумасшедшим, хамоватым кладбищенским бомжом, своим бредом доведшим его до белого каления, а теперь, если он задержится тут ещё хоть немного, у него будут все шансы вернуться домой промокшим насквозь. Вывод отсюда напрашивался сам собой: надо было немедленно покинуть этот гостеприимный уголок, принимавший в свои нежные объятия всех без исключения, и спорым шагом устремиться в родные пенаты, к чему его подталкивал, помимо всего прочего, и вдруг властно напомнивший о себе пустой желудок. Приближалось время ужина, а лишь чрезвычайные обстоятельства могли принудить Сергея забыть о утолении голода.
Но, прежде чем принять окончательное решение, он решил, что нужно позвонить Олегу и выяснить, намерен он явиться наконец на им же самим указанное место встречи или же его приглашение увидеться здесь было на самом деле такой милой шуткой, дружеским розыгрышем, задуманным Олегом (и, возможно, не им одним) с целью от души посмеяться над Сергеем. Подумав об этом, он нахмурился и покачал головой с озабоченным видом. Эта мысль – о том, что его, возможно, попросту разыграли – уже приходила ему в голову, особенно после того, как его ожидание стало чересчур затягиваться, а Олег упорно не отвечал на его звонки и сообщения. Не ответил и на этот раз, ещё более усилив подозрения Сергея. И чем дольше он думал об этом, тем эти подозрения казались ему всё более убедительными и правдоподобными. Он слишком хорошо знал своих приятелей, чтобы не сомневаться, что они способны на такое. Он и сам, когда ещё постоянно жил здесь, в родном городе, не прочь был измыслить какую-нибудь более-менее остроумную каверзу и поглумиться таким образом то над тем, то над другим своим знакомым. Мало кто из них остался обойдён его вниманием, многие были всерьёз обижены и даже оскорблены его порой действительно достаточно жестокими шутками и обещали отплатить ему той же монетой. И вот, похоже, отплатили-таки! Заманили на кладбище и заставили проторчать тут в бесплодном ожидании добрых два часа. А чтобы он не смылся раньше времени, подослали придурковатого языкатого бомжа, который своей чепухой задурил ему голову и едва не заставил его потерять самообладание и полезть в драку, на что, по-видимому, и рассчитывали устроители этой пакости. Не исключено, кстати, что они засели где-то поблизости и наблюдали за всем происходившим здесь только что. И, возможно, не только наблюдали, но и снимали. С них станется. Кто знает, может быть, они и сейчас продолжают следить за ним и втихомолку давиться от смеха…