Затерянные в океане
Шрифт:
– У тебя в самом деле прекрасные оправдания на все, лишь только не сознаться, что ты сделал глупость Но мы завтра увидим, какую встречу нам готовят туземцы. Все, что я могу тебе сказать, так это то, что если они захватят нас и сварят, начинив нам предварительно брюхо пряными травами и кореньями, в большом котле, то этим мы будем всецело обязаны твоему мило-кроткому обращению.
– Вот ты какой! Вместо того чтобы утешить и успокоить меня, еще нарочно запугиваешь!
– Никто от судьбы своей не уйдет, это несомненно, и если нам
– Тебе хорошо шутить, а мне ты готовишь ужасную ночь… Я не засну ни одной минуты!.
– Полно, успокойся, ведь нас еще не изжарили, а до тех пор я найду еще средство как-нибудь выпутаться. Раз чужеземец живет среди этих людей, то это уже доказывает, что они не столь кровожадны и жестоки, как можно было бы ожидать.
Между тем взошла луна и залила своим ярким светом тяжелые волны океана, уронив свой отблеск на вершины зубчатых гор, на леса и долины неведомого острова, мирно уснувшего под кровом таинственного безмолвия и ночной тишины.
XIV
Гроляр на страже. – Сожаления. – Закуска по-китайски. – Логическое людоедство. – Печальная история. – Страдания сироты. – Музыкант. – Искусство толковать сны.
Незадолго перед рассветом Ланжале, совершенно изнемогавший от усталости, улегся на дно пироги и тотчас же сомкнул веки, предоставив волей-неволей Гроляру оставаться на страже их безопасности. Под конец ночи луна зашла за высокие гребни гор, и все кругом снова погрузилось в глубокий мрак; только вдали, на краю горизонта, неугомонные волны продолжали сверкать и серебриться под лучами излюбленного мечтателями и привидениями ласкового светила.
В продолжение всего довольно краткого времени своего ночного дежурства Гроляр боролся со страшными галлюцинациями. Ему все время чудились страшные привидения. Раз двадцать собирался он разбудить своего друга, и только опасения вызвать с его стороны упреки в глупой трусости удерживали его от этого. Трудно себе представить, с какой сердечной радостью бедняга встретил рассвет и первые лучи пробуждающейся зари. А между тем, со стороны моря царило все то же безлюдье и беспредельный простор, а со стороны берега – все то же безмолвное спокойствие и та же тишина.
Когда Ланжале проснулся, солнце уже миновало зенит, и время, назначенное им, по настоянию Гроляра, для отсрочки высадки, давно прошло. А потому, едва только он поднялся и вопрошающе взглянул на небо, как добродушно рассмеялся.
– А ты, конечно, и не подумал разбудить меня раньше! Ну что ж, теперь ты, по крайней мере, не можешь пожаловаться, что я лишил тебя возможности высмотреть судно! Впрочем, могу тебя уверить, что с того расстояния, на каком мы находимся теперь от острова, любое судно увидело бы наши сигналы ничуть не лучше, чем с берега.
В этом Парижанин был не совсем прав: дело в том, что суда в море всегда обращают
Тем не менее его слова утешили Гроляра, который мысленно дал себе слово, очутившись на берегу, водрузить что-то вроде мачты или флагштока на самом краю отмели и сторожить день и ночь, не пройдет ли мимо какое-нибудь судно.
– Теперь соберемся с духом и подкрепимся хорошенько, так как не можем знать, что нас ожидает на острове, но я все же не могу больше терпеть этой неизвестности. Кроме того, не можем же мы всю жизнь оставаться на этой пироге?!
Сыщик не проронил ни слова и последовал примеру своего товарища, который принялся закусывать. Разварного риса с пряной приправой и ломтиками копченой рыбы могло бы хватить на двенадцать человек, и наши приятели приналегли на это вкусное блюдо, запив его пресной водой из бамбукового бочонка, сдобренной несколькими каплями хорошего коньяку из их дорожных фляг.
Кувшинчик арака они приберегли, чтобы расположить к себе туземцев, если те встретят их дружелюбно. Ланжале искусно скатывал рис в небольшие катышки, которые и обмакивал в приправу по обычаю китайцев.
– Это напоминает мне, как мы ели в Америке кускуссу, когда бывали приглашены на пиршества Арби, – сказал сыщик.
– А давненько было то время, верно, дядюшка Гроляр? – заметил Ланжале. – Зато сегодня, быть может, одному из нас придется отведать кусочек другого, ради сохранения своей собственной жизни.
– Что ты говоришь?!
– Предположим, что эти дикари заколют тебя как более жирного и упитанного и затем любезно предложат мне кусочек лакомого мяса, под угрозой подвергнуть меня той же участи, что и тебя.
– И ты мог бы?! – в ужасе прошептал сыщик.
– Что же… я не говорю, что сделал бы это с удовольствием… Но так как, в сущности, я не мог бы своим отказом вернуть тебе жизнь, а исполнив их требование, мог бы спасти свою, то, сознаюсь вероятно, отведал бы твоего мяса для их удовольствия К тому же это все-таки был бы способ усвоить и удержать в своем сердце частичку того существа, которое я больше всего любил на свете!
– Ты циник, Ланжале!
– Нет, я просто логичен!
– Ты мне делаешься противен, Ланжале!
– Ну, а значит, ты этого не сделал бы, ты бы отшатнулся от кусочка моего плеча или лопатки, хорошо поджаренного на раскаленных камнях?!
– Еще одно слово, Ланжале, и я перестану уважать тебя!
– Это мне безразлично.
– В таком случае…
– Да, лишь бы ты сохранил ко мне свою любовь!
– Ты, кажется, с ума сошел!
– Нет, я просто хочу немного посмеяться: ведь это, быть может, в последний раз в жизни; вот потому-то я и хочу как можно плотнее и вкуснее пообедать вместе с тобой сегодня.