Затерянные во льдах. Роковая экспедиция
Шрифт:
Она рассмеялась. И, слушая этот звонкий смех, я понял, что и ветер, и качающаяся под ногами палуба доставляют ей удовольствие.
— Я давно не управляла яхтой, — ответила она. — Почти десять лет, — с едва заметной грустью в голосе добавила она.
— Десять лет? Где же вы этому научились?
— В Норвегии, — откликнулась она. — Моя мать норвежка. Мы жили в Осло. Папа был директором одной из китобойных компаний в Сандефьорде.
— Вы там познакомились с Фарнеллом? — спросил я.
Она быстро вскинула на меня глаза.
— Нет, — ответила
— Я не знаю, — ответил я. Меня это тоже озадачило. — Почему вы называете его бедным мистером Дахлером?
Она наклонилась вперед, присмотрелась к нактоузу, а затем немного перехватила штурвал.
— Он так много страдал. Эта рука… мне было больно увидеть его таким.
— Вы знали его прежде? — спросил я.
— Да. Очень давно. Он бывал у нас дома. — Она снова посмотрела на меня и улыбнулась. — Он меня не помнит. Я тогда была маленькой девочкой с косичками.
— Он вел какие-то дела с вашим отцом?
Когда она кивнула, я поинтересовался, каким бизнесом тогда занимался Дахлер.
— Судоходством и грузоперевозками, — ответила она. — У него был целый флот каботажных пароходов и несколько нефтяных танкеров. Его компания снабжала нас топливом. Поэтому он и приходил к моему отцу. У него также была доля в одной из наших китобойных баз, и им нравилось беседовать об этом. О китобойном бизнесе отец был готов говорить бесконечно.
— Почему Дахлер боится возвращаться в Норвегию? — спросил я. — Почему Йоргенсен сказал, что ему угрожает арест?
— Я не знаю. — Она нахмурилась, как будто пытаясь решить эту задачу. — Он всегда был очень мил. Постоянно привозил мне что-нибудь из Южной Америки. Он так и говорил, что танкеры нужны ему только для того, чтобы доставлять мои подарки. — Она рассмеялась. — Однажды он взял меня с собой кататься на лыжах. Сейчас по нему не скажешь, но когда-то он был отличным лыжником.
После этого мы надолго замолчали. Я пытался представить себе Дахлера таким, каким он был когда-то. Она тоже, видимо, погрузилась мыслями в прошлое. Внезапно она произнесла:
— Почему майор Райт до сих пор не передал радиограммы? — Похоже, ответа от меня она не ожидала, потому что тут же продолжила: — Все эти люди на борту вашего судна хотят взглянуть на его могилу? Это… не знаю почему, но меня это немного пугает.
— Вы хорошо его знали? — спросил я.
Она посмотрела на меня.
— Джорджа? Да, я знала его достаточно хорошо.
Немного поколебавшись, я спросил:
— Вам это о чем-нибудь говорит: «Коль я погибну, думай лишь о том…»?
Я не ожидал, что мой простой вопрос так ее потрясет. На несколько мгновений она замерла, как будто оцепенев. Затем, как и полагается человеку, находящемуся в трансе, она пробормотала оставшиеся две строчки: «…что стал навек английским уголок».
Она подняла на меня широко раскрытые от удивления глаза.
—
Шум ветра и моря почти полностью заглушали ее голос. Она повернула штурвал, и яхта накренилась. Зашипела вода, и я ощутил, как ветер всей тяжестью навалился на полотнище паруса.
— Почему вы цитируете мне Руперта Брука? — Ее голос звучал твердо, и я чувствовал, каких усилий ей стоит его контролировать. Затем она снова подняла на меня глаза. — Эти слова были в записке?
— Да, — кивнул я.
Она повернула голову, глядя в темноту.
— Значит, он знал о том, что умрет. — Эти произнесенные шепотом слова я услышал только благодаря отнесшему их в мою сторону ветру. — Почему он прислал это сообщение вам? — спросила она, неожиданно оборачиваясь ко мне и испытующе вглядываясь в мое лицо.
— Он прислал его не мне, — отозвался я. — Я не знаю, кому оно предназначалось. — Она промолчала, и я поинтересовался: — Когда вы видели его в последний раз?
— Я вам уже говорила, — пробормотала она. — Я познакомилась с ним, когда он служил в роте Линге. А потом он отправился на штурм Молёя. Он… он не вернулся.
— И вы его больше никогда не видели?
Она рассмеялась.
— Столько вопросов. — Ее смех затих. — Давайте больше не будем об этом говорить.
— Вы к нему привязались, не так ли? — не унимался я.
— Прошу вас, — произнесла она. — Он умер. Говорить больше не о чем.
— Если вы так в этом уверены, — возразил я, — почему вы явились ко мне сегодня утром уже с вещами и полностью готовая к отъезду в Норвегию? Неужели это объясняется всего лишь сентиментальным желанием увидеть его могилу?
— Я этого не хочу! — с неожиданной горячностью воскликнула она. — Глаза бы мои ее не видели.
— В таком случае почему вы здесь? — повторил я свой вопрос.
Похоже, она собиралась бросить мне в ответ какую-то резкость, но внезапно передумала и отвернулась.
— Я не знаю, — прошептала она.
Она произнесла это так тихо, что ветер успел отнести ее слова прежде, чем я убедился в том, что не ослышался.
— Вы не встанете к штурвалу? — внезапно попросила она меня. — Я на минуту спущусь вниз.
На этом наша беседа оборвалась. Снова поднявшись на палубу, она остановилась немного поодаль. Свет ходового фонаря выхватывал из темноты ее высокую грациозную фигуру, которую не скрывала даже мешковатая куртка. Я видел, как ветер трепал ее волосы, а сама она ритмично покачивалась в такт качке. Я сидел у штурвала, беседовал с находящимся в рубке Уилсоном и спрашивал себя, что ей известно и кем был для нее Фарнелл.
Мы приблизились к затонувшему плавучему маяку. Я изменил курс на плавучий маяк Смитс-Нолл. Час спустя мы позвали вахту правого борта. Я также сделал запись в судовом журнале и отметил наш курс на карте. С того момента как мы подняли паруса, мы делали не меньше восьми с половиной узлов в час.