Затерянный поезд
Шрифт:
– Я жертва грубой ошибки, – говорил он тюремному чиновнику, – ошибки и юношеской глупости. Стремясь побороть сопротивление одной молодой женщины, я не захотел называть своего подлинного имени, желая, чтобы она полюбила меня просто как человека. Так я выдал себя за бельгийского барона. А поскольку она была наездницей в цирке Барзюма, не колеблясь нанялся туда конюхом. Меня выгнали, но я снова нанялся из-за любви. Неожиданно на меня свалилось новое несчастье: я оказался похожим на какого-то преступника, и какой-то глупый полицейский меня арестовал. Шутка слишком
Директор тюрьмы тут же передал этот удивительный рассказ во дворец. Через несколько часов князь Владимир был опознан и освобожден. После всех этих событий Фридрих-Кристиан II в полной растерянности телеграфировал Жюву.
– Что скажете вы? – спросил король князя Владимира после того, как Жюв подтвердил свое обвинение.
Князь пожал плечами:
– Сир, мне нечего сказать кроме того, что обвинение абсурдно и что я прошу господина Жюва соблаговолить меня оправдать.
Полицейский не убоялся страшных взглядов, которые в него метал Леопольд, и ледяным голосом произнес:
– Признание в преступлении я получил из ваших уст, князь… Вы помните тот вечер, ту ночь, что вы провели возле поезда Барзюма на товарном вокзале Кельна?
Князь снова побледнел!
– К чему вы ведете? – пролепетал он.
– К следующему, – отвечал Жюв. – Той ночью вы неожиданно оказались лицом к лицу с человеком в черном, закутанным в темный плащ, с человеком, чье лицо скрывалось под капюшоном, и вы узнали это пресловутое одеяние и сказали себе: «Это Фантомас!» И Фантомасу сделали исчерпывающее признание в совершенном вами преступлении, а также в краже. Вы даже хвастались этим перед тем, кого принимали за неуловимого Гения зла, но который был…
На мгновение Жюв замолчал.
– Который был кем? – в один голос спросили король и князь.
– Которым был я, – просто сказал Жюв.
– О боже! Боже мой! – произнес король, страшно побледнев, и упал в кресло.
Быстро справившись с волнением, Владимир снова сделался невозмутимо бесстрастным. Он улыбнулся, а его нервно подрагивавшие губы открыли ряд ослепительно белых зубов.
– Браво! Господин Жюв! – воскликнул он. – Вы прекрасно сыграли! Однако придется вашу замечательную конструкцию разрушить. И для этого будет достаточно одного слова.
Повернувшись к королю, князь продолжил:
– Действительно, в ту ночь, о которой упоминает господин Жюв, я наткнулся на человека, которого принял за Фантомаса. Действительно, я хвастался перед ним якобы совершенными преступлениями и кражами. Но что же это доказывает? Лишь то, что если ты оказываешься лицом к лицу с бандитом и не желаешь стать жертвой его ненависти, приходится вести себя так же, как и он. И утверждая, что я такой же преступник, как и он, я сумел спасти себе жизнь. Вот и все.
– Вот и все, – с улыбкой на губах повторил Жюв.
Полицейский собирался сказать еще кое о чем, но король, возможно, заметив это, а может, не желая, чтобы полицейский заходил слишком далеко, остановил его.
У Жюва, в самом деле, имелся страшный аргумент против барона Леопольда. Для него не
Жюв, как мы помним, установил, кому принадлежали красные отпечатки пальцев, оставленные на кровавых банкнотах, украденных у английского дипломата. И он знал, что при желании можно установить их идентичность отпечаткам пальцев князя Владимира!
Король, однако, сказал упавшим голосом, повернувшись к французу:
– Пока что оставим это, господин Жюв. Я не могу допустить, что князь Владимир преступник. Прощайте. Спасибо. Мы скоро увидимся.
Весть о столь неординарном событии быстро распространилась по городу. На следующий день после освобождения барона Леопольда, в котором узнали князя Владимира, разразился грандиозный скандал.
Рьяные защитники трона и королевской семьи считали освобождение князя справедливым и требовали, чтобы ему были принесены самые серьезные извинения. Другие, в равной мере выдававшие себя за сторонников порядка и власти, ратовали за то, чтобы общественности было дано полное удовлетворение и чтобы кузен короля был оправдан на открытом процессе, с которого он ушел бы абсолютно обеленным.
Город разделился на два лагеря, и споры шли как в самых скромных жилищах, так и в пышных дворцах.
Скандал разрастался с каждым днем, и толстые стены дворца короля Гессе-Веймара не могли уберечь его величество от кривотолков.
Как-то вечером, выйдя из-за стола, королева Ядвига отозвала короля в сторону. Отношения между ними были сугубо официальными, даже холодными. Довольно неудачная чета: Ядвига была ревнива, злопамятна и мстительна, а Фридрих-Кристиан не всегда поступал, как положено идеальному супругу. Сверх того, они расходились и во взглядах: кругозор короля отличался широтой взглядов, мировоззрение королевы было, скорее, мещанским.
В течение вот уже нескольких лет они обменивались одними ничего не значившими или официальными словами. Потому-то и удивился король, когда королева вошла вслед за ним в его рабочий кабинет и приказала приближенным:
– Оставьте нас.
– В чем дело, мадам? – спросил король, величавым жестом указывая на кресло.
Чеканя слова, Ядвига произнесла:
– Дело касается князя Владимира, ваше величество.
И тут же добавила:
– Обстановка складывается невыносимая. По городу распространяются самые вздорные слухи о нас, о князе, о нашей семье… Народ требует ясности. Вам это известно?
– Я об этом знаю, – со вздохом отвечал король.
– Стало быть, вы согласны с тем, что в дело это нужно внести полную, исчерпывающую ясность.
– Все это так, – неуверенно проговорил король, – но каковы могут быть последствия?
– Какие бы последствия ни были, – подчеркнула Ядвига.
Голос ее звучал властно, и ее решительность произвела впечатление на Фридриха-Кристиана.
Он сам вот уже несколько дней убеждал себя, что надо что-то делать, что необходимо набраться мужества и досконально изучить это загадочное дело.