Зато мы делали ракеты. Воспоминания и размышления космонавта-исследователя
Шрифт:
Обычно здесь начиналось царство испытателей, людей, которые составляют программы и схемы телеметрических измерений, а затем проводят испытания. Так было на ракетных работах.
Ракета работает в одном режиме. Включение, выход двигателей на режим, полет, ориентация ракеты и поддержание режима работы двигателей в соответствии с заданной программой, переходы с одной ступени на другую, набор скорости, выключение двигателей, отделение полезного груза. Все в короткое время, и для данной ракеты режим жестко-единообразный. Как обеспечить надежность управления? «Все операции жестко запаять. Все жестко закрепить в выбранной временной последовательности!» Этакая командно-административная система, реализуемая в управлении полетом ракеты.
Системами управления ракетами занималась фирма Н. А. Пилюгина, талантливого конструктора и инженера, работавшего по принципу: «Это мой вопрос, как мне делать системы управления. Вы выдайте задание, скажите, что надо
Для ракеты эта система (особенно для начального периода развития) себя оправдывала. Но для нас не годилась. Во-первых, в начале работы над проектом мы еще толком не определились, как будем летать. В последовательности операций 1, 2, 3, 4… или 10, 3, 8, 1… Главное желание при выдаче задания разработчикам «борта» (то есть бортовых систем) — сохранить свободу рук и до полета, и в процессе полета. Чтобы можно было маневрировать, обходить трудности, отказы, собственные ошибки. Ну естественно, с этой главной позицией увязывалось и то, что время полета корабля не десять минут, даже не часы, а дни, а потом недели, месяцы, а потом — и годы! И режимы — не один, а десятки, а потом и сотни, причем часто идущие то в разное время, то параллельно, то частично накладываясь друг на друга, а иногда не должны ни в коем случае не идти параллельно. То есть корабль должен походить на живой организм и иметь возможность двигаться к цели не одной дорогой — разными, порой заранее не определенными!
Управленцы в нашем КБ в то время, в основном, тоже были сторонниками «командно-административных принципов». Но разработчики системы управления бортовым комплексом корабля (как стали позднее они называть свою работу) тогда еще работали в нашем отделе и легко понимали нас. Сначала их было немного. Симпатичные инженеры: Юрий Карпов, Владимир Шевелев, Наташа Шустина и еще несколько молодых инженеров. Но потом им дали возможность набрать еще несколько специалистов, и их электрическая компания быстро выросла. И конечно, только они могли разобраться в своих электрических схемах. Поэтому на первых кораблях они были не только лидерами разработки электрической схемы, но и лидерами электрических испытаний. Им надо было работать с сотнями людей (по десяткам систем): как включать, как выключать, а главное, они параллельно работали и над схемами других аппаратов. Начальства много, и каждый норовит дать указания. И самим тоже хочется дать указание. В общем, чувствовали они, наверное, себя, как на плотике в бурном океане неопределенности. И наверное, можно было объяснить их поведение защитной реакцией: они были важные и таинственные, как маги. Особенно Карпов. Высокого роста, хорошо сложенный, симпатичный парень. Разговаривал он всегда с подчеркнутым достоинством, определенностью и с заметной важностью, как будто все знал наперед, что всегда раздражало начальство. Особенно мелкое. Но дело свое ребята знали хорошо. Хотя вначале борт не хотел функционировать, но постепенно наши маги вместе с испытателями, разработчиками систем и телеметристами за месяц-полтора разобрались в этом тарзаннике, и борт начал работать!
Тут произошло первое серьезное столкновение с Королевым. Какой-то гад из внештатных защитников государственных секретов подкинул начальству мысль: можно ли доверять этим мальчишкам, которые в своей жизни не сделали еще ни одной машины? А вдруг корабль не спустим с орбиты? За счет торможения в атмосфере спускаемый аппарат окажется рано или поздно на земле и по закону перевернутого бутерброда, конечно, попадет в руки врагов! И что будет с «вашими гениальными мыслями, реализованными в металле»? Одним словом, кто-то проник в самое сердце начальства. Не было ни в конструкции, ни в приборах «Востока» ничего секретного, и тем более никаких гениальных мыслей начальства (ввиду их полного отсутствия). Но вся документация и, следовательно, сам корабль числились секретными. Зачем? Инженеры не возражали: чертежи и т. п. — целее будут. Начальству это необходимо: что же за разработка, если она не секретная, если такую ценность не нужно охранять?! Сторонники охраны секретов развивали свою мысль: «Нужно разработать и установить на беспилотном корабле систему аварийного подрыва, которая обеспечит разрушение корабля в случае его спуска за пределами нашей территории». Подозреваю в подкидывании мысли о необходимости установки системы аварийного подрыва корабля Чертока: ему подчинялась лаборатория по установке систем аварийного подрыва на боевые ракеты в случае отклонения траектории их полета от расчетных параметров. Но ракетной системой воспользоваться было нельзя: для корабля она не годилась, должна быть более сложной.
Этого было нельзя допустить. Во-первых, нелепость по существу: нет у нас ничего секретного, во-вторых — унизительно. В-третьих — мы потеряем много времени на разработку, испытания и установку опасной
А Королев твердо стал за разработку и установку системы аварийного подрыва (АПО) на беспилотных кораблях. Чтобы не терять темпа в работах и с готовым уже первым беспилотным кораблем выйти на летные испытания, мне пришлось выступить с предложением: на первом беспилотном корабле вместо установки АПО снять тепловую защиту, и при возвращении на Землю корабль просто сгорит. Таким образом, в этом первом полете мы не проверим тепловую защиту и систему приземления, но зато проверим все остальное: управление и контроль с Земли, системы управления, ориентации, тепловой режим корабля на орбите, двигатель и т. д. Это предложение было принято.
Было обидно: мы теряли возможность отработки спуска корабля и возможность первыми спустить аппарат с орбиты. Так и случилось! В августе 1960 года, на девять или на десять дней раньше нас, американцы спустили с орбиты свою первую капсулу от спутника-разведчика «Дискавери».
Чтобы сымитировать массу корабля и его моменты инерции, вместо тепловой защиты и снятого оборудования спускаемого аппарата, внутри него установили железные брусья (массой около тонны!). Экспедиция с кораблем и ракетой-носителем выехала на полигон — готовить корабль к полету. Вместо меня от нашего отдела поехал мой непосредственный начальник Рязанов (заместитель Тихонравова). Это было оскорбительно. Начали сказываться столкновения с С.П. по поводу установки АПО на первом корабле.
Когда шла борьба за выбор направления работ КБ, за выбор между кораблем и спутником-разведчиком, Рязанов был нашим главным противником. Вскоре после того как сражение было выиграно, Главный как-то вечером пригласил меня к себе. В кабинете уже находился Рязанов. «Садитесь. Поздравляю вас с назначением начальником сектора!» — «Спасибо». Но это соответствовало уже давно сложившемуся фактическому положению: после перевода летом 1958-го Белоусова в конструкторский отдел фактически я стал начальником сектора. Номинально им числился другой заместитель Тихонравова — Диодор Григоров, но он в работу не вмешивался, так что назначение решало лишь вопрос зарплаты, тогда уже, после защиты кандидатской, для меня несущественный. «Этим же приказом определено, что вы будете подчиняться не заместителю начальника отдела Григорову, а товарищу Рязанову». Ничего себе! Формально какая-то логика в этом приказе была: ведь на базе нашего корабля Рязанов будет в дальнейшем разрабатывать со своим сектором спутник-разведчик. Но ведь это нечестно! Подчинить меня моему противнику, который только что проиграл мне сражение и чей проект в результате был снят. Он же не даст работать!
Было уже поздно. Пора разъезжаться по домам. С.П. предложил подвезти нас на своей «Чайке». По дороге шутил. На въезде в Москву начал намекать, что надо бы обмыть новое назначение. Это уже было слишком! Я попросил остановить машину и ушел.
Так и получилось, что эти полтора года до полета Гагарина были не только самыми счастливыми, но и, может быть, самыми тяжелыми в моей жизни. Рязанов, где только мог, лягал нас. Выискивал небрежность, нелогичность, ошибки в проектных материалах, выпускаемых нашим сектором. Умный и въедливый инженер, он испортил мне много крови.
Зачем С.П. поступил так? Кто подкинул ему эту хитрую мысль. Кто-то из моих товарищей высказал предположение, что это дело рук Максимова, который до кадровых перестановок подчинялся Рязанову. Хотя подчинение, как и у меня впоследствии, было формальным, но подписывать выпускаемые проектные материалы ему все же приходилось у Рязанова. Вот он и мог сплавить мне своего «любимого» начальника. Но по-моему, Королев сделал это целенаправленно: видимо, слишком бросался в глаза избыток моей самоуверенности, ему было важно, чтобы я не пошел вразнос, чтобы «служба солдату не показалась медом», чтобы было кому по должности оппонировать мне, причем оппонировать «сверху». Тихонравов для этого не подходил — руководствовался только интересами дела, практически всегда поддерживал нас. Как ни обидно (нечестно все же это было с его стороны), но боюсь, что Королев был прав — этот «слоеный пирог» был в той ситуации на пользу делу. И Рязанов своими постоянными (и заведомо ожидаемыми) придирками заставлял нас работать собраннее, жестче и в конце концов результативнее.
Через некоторое время уехал на полигон и С.П. Я занимался текущими делами, в том числе и подготовкой проекта по пилотируемому варианту корабля. Но, хоть был и возмущен, решил, что под лежачий камень вода не течет, поговорил с Тихонравовым, посмеялись, он выписал мне командировку, и я полетел на полигон. А в КБ тогда был жесткий порядок: на полигон — только с разрешения Королева. Увидел он меня на полигоне, по лицу скользнула ехидная ухмылка, и сделал вид, что все так и надо (а может быть, ему Тихонравов позвонил уже после моего отлета?).