Зауряд-полк (Преображение России - 8)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

– Может быть, мне по телефону поговорить, а не ездить, господин полковник?
– вежливенько спросил Татаринов, но Полетика вздернул плечи и брови:

– Ну вот, пожалуйте! По телефону!.. А вдруг кто-нибудь другой, а? Кто-нибудь другой подслушает, кому... как это говорится?.. Кому, одним словом, совсем не надо? Нет, уж вы... не вздумайте, в самом деле, черт те что!.. Вот те раз - по телефону!.. Сейчас же одевайтесь и поезжайте на трамвае... Боитесь, что часовой не допустит? Допустит, раз вы офицер... Идите же!..

И Татаринов, не разгибая спины, вышел из кабинета,

держа перед собой исписанный лист бумаги, а Генкель усмехнулся тонко:

– Хе-хе... Это, конечно, только проволочка. Поручик Шлезингер неосмотрительно поступить не мог. Он даже, уверен я, пока и дежурному по караулам своему об этом не доносил. Но вообще, конечно, мое дело было сказать, потому что я помню слова присяги: "Об ущербе же его величества интересов, вреде и убытке, как скоро о том уведомлюсь, не токмо благовременно объявить, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся"... Ну так вот, значит... тактические занятия...

– Для тактических задач, я думаю, надобно разложить на столе карту-верстовку, - сказал Урфалов.
– А вот, что касается нашей дружинной лавочки, то она, мне кажется так, - не знаю, как кому другому, - цели совсем не достигает. Изволите видеть, ополченцев много, а лавочка одна. Сколько там народу толпится по утрам, чтобы булку какую себе достать, и так и уходят ни с чем...

– Почему опять и появились у казармы бабы, - досказал за медлительного Урфалова нетерпеливый Кароли.

– Я уж об этих бабах докладывал коменданту, - посмотрел тяжело на него Генкель.
– Приказано опрокидывать бабьи корзинки и баб от казармы гнать!

– Так, я видел, делают ингуши из комендантского правления, только не знал, что это по вашему предложению, - по обыкновению отчетливо проговорил Пернатый.
– А потом, должен я сказать, ведь и мы, офицеры, еще живем около казарм, а казармы не в городе ведь, и вот я посылаю денщика за булкой к чаю, а он мне: "Так что, ваше высокобродие, ингуши конные баб арапниками лупят, а булки лошадьми топчут!"

– Да, вот, в самом деле, как же так можно, а? Баб арапниками! И... и булок нет... даже и для господ офицеров!
– устремил на Генкеля голубые глаза Полетика.

Ливенцев не знал этого. В последнее время он оторвался от общей жизни дружины. Но когда он представил конных ингушей, которые бьют арапниками баб, он вспомнил Казанскую площадь в Петербурге, толпу студентов, в которой был и он сам, и казаков с нагайками.

И, припомнив это, сказал взволнованно:

– Это черт знает что!

– Что вы сказали, прапорщик?
– вдруг всей своей тушей быстро повернулся к нему Генкель.

– Я сказал: черт знает что!
– раздельно повторил Ливенцев.

– Приказание коменданта города по-вашему - черт знает что? воинственно выпятил бритый подбородок, подпертый еще тремя подбородками, Генкель.

Ливенцев почувствовал, как у него начало давать сбой сердце и зашумело в ушах, и он заговорил так же раздельно, как уже начал говорить:

– Я не знаю, под каким именно предлогом вызываете вы ингушей против простых и обыкновенных русских баб, которые находят себе честные средства к

жизни, - раз, и несомненно полезны для жизни нашей казармы - два, так как обслуживают ее насущные нужды, но что я о-очень хорошо знаю - это то, что лавочка, заведенная вами, маленькая лавочка в подвале, не-до-ста-точ-на для населения наших казарм, - раз, и не-вы-год-на для этого населения, потому что не имеет выбора и повышает цены на все немудреные товары, - два!

– Значит, у баб дешевле, а?
– спросил Полетика не Ливенцева, а капитана Урфалова.

– Изволите видеть, господин полковник, и дешевле, - так ратники находят, - и лучше будто бы...

– Тогда что же... тогда, значит, надо составить комиссию... гм... да, для этого, как ее... ну обследовать на месте, что там такое. А то, что в самом деле, лавочка-лавочка, а может быть, она никуда не годится!
– решил Полетика.

– Я спрашивал лавочника нашего, сколько дает прибыли лавка, - он говорит: "Рубля три-четыре в день, вот и вся наша прибыль", - сказал Пернатый.
– А между тем...

– Разве лавка наша из-за прибыли торгует?
– перебил Генкель.

– Дайте договорить!.. А между тем цены там оказываются выше бабьих!

– Что же вы хотите сказать этим?
– засопел Генкель, но Пернатый отозвался спокойно:

– Ничего, кроме того, что сказал.

– Я вижу, господа, что... э-э... как бы сказать... бабы... бабы - они необходимы... Но, впрочем, вот мы составим комиссию. Завтра уж в приказ это не попадет, - адъютант ушел по делу этого... поручика нашего... а вот послезавтра объявлю в приказе... Конечно, ведь ратников много, - куда же, к черту, одной лавочке справиться! Это правда. А теперь, господа...

– Господин полковник! Позвольте мне еще одно соображение в пользу баб, - перебил Полетику, сам того не заметив, Ливенцев.
– Ведь эти бабы - кто же такие? Все - жены взятых на фронт наших солдат или вдовы уже убитых... Ведь идет война, колоссальнейшая из всех войн, известных истории. Не одно войско принимает в ней участие, а весь народ в целом! И бабы! Бабы тоже!.. Бабам надобно как-то жить, раз их мужья на фронте, или убиты, или в плену. У баб этих - дети. Бабы трудятся, пекут бублики или коржи, сидят с ними тут во всякую погоду, - зачем? Чтобы как-нибудь прокормить семьи тех самых, может быть, ратников, которых взяли отсюда и угнали в другие города! А мы почему-то их избиваем нагайками, топчем лошадьми их труд. А мы почему-то вывозим помои на свалки, а им не даем, - совсем как собаки на сене.

– Бабы вносят в казарму разврат!
– крикнул, багровея, Генкель.

– Разве был хоть один случай такого разврата?
– спросил Ливенцев.

– Сыпной тиф заносят в казарму бабы!

– Разве был хоть один случай сыпного тифа?

– Довольно о бабах!
– крикнул Генкель.

– Когда командир дружины скажет, что довольно, тогда мы прекратим этот разговор, столь для вас неприятный почему-то!
– вызывающе сказал Ливенцев.

– Бабы!.. Бабы таскаются еще сюда к нам за бельем! Прекратить это надо!
– почти задыхаясь, выкрикнул Генкель.