Зауряд-врач
Шрифт:
Леокадия подает мне баночку с йодом. Мажу вокруг раны. Прикладываю марлевые салфетки и бинтую. Заправляю кончик под повязку и прикладываю к ней ладонь. Короткая вспышка. Карлович заметил и вопросительно смотрит на меня. Надо отвлечь.
– Как вас угораздило?
– К окну подошел, – морщится он. – Хотел посмотреть, что происходит. Вот и поймал пулю, старый дурак!
– Вы не старый и совсем не дурак! Вон сколько раненых спасли!
Улыбается бледными губами. Доброе слово и раненому приятно.
– Теперь вы главный хирург, – говорит тихо.
Осторожно поднимаю
– Идите! – говорит он. – Один полежу. Нечего тут сидеть – рана легкая.
Выходим.
– Принесите ему чаю! – говорю сестра. – Сахара побольше. Ему надо кровь восстановить.
Кивает и убегает. Идем коридором. Навстречу несется казак в плоской фуражке. Замечает нас и подскакивает.
– Ваше благородие! Тимку ранили, кровью истекает. Спасите, век буду бога молить!
Замечаю в коридоре санитаров с носилками. Подбегаю к ним. На носилках – казак без сознания. Лицо бледное, глаза закрыты. Щупаю пульс – частый, но с хорошим наполнением. Левый бок в крови. Поднимаю мундир – повязка пропитана кровью. На нее пошло нижнее белье. Индивидуальные перевязочные пакеты здесь есть, но пока не распространены.
– Раненого – в операционную!..
Спустя час выхожу в коридор. Навстречу бросается тот же казак. Глаза шальные.
– Будет жить! – киваю. – Я ему селезенку удалил.
– А як жа?..
– Без селезенки люди живут. Не волнуйся, казак! Сядет в седло Тимка, причем скоро. Не удалить не мог – селезенку пополам развалило. Как это произошло?
– Герман палашом ткнул. Я его срубил, а потом гляжу – Тимка за бок держится и с седла ползет. Успел подхватить… Перевязали, как могли – скорее сюда. Думал, не довезем. Брательник он мне. Так жить будет?
– Гарантирую. У меня еще никто не умирал.
– Благодарствую, ваше благородие! Примите, не побрезгуйте!
Сует мне что-то в руку. Часы, наручные. Большой, серебряный корпус, красивый кожаный ремешок. На циферблате надпись – Longines. Швейцарские. Ремешок затерт – носили. Наверняка трофей. Придираться не будем. Часов у меня нет – почему-то не оказалось в вещах Довнар-Подляского, которые привезли из роты. Возможно, не было, а, может, и приватизировали. Застегиваю ремешок на запястье. Вот и взятки брать стал.
– Спасибо, братец! Как зовут?
– Урядник Болдырев!
– Не беспокойся, Болдырев! Присмотрим за брательником.
– Мы тута на лугу встали, – говорит он. – Велели побыть у лазарета. Вдруг герман наскочит? Зовите, коли что.
Киваю. Болдырев уходит. Слова его напомнили об адъютанте. Иду искать. Нигде нет. Встречаю Кульчицкого.
– Штабс-капитана не видал? Того, что со мной пришел?
– Как же! – кивает он. – С вами хотел говорить, но вы были на операции. Так он меня расспросил. Я все обсказал.
– Что?
– Как бились геройски. Я из окна видел. Он имена в книжечку записал, взял коня и уехал.
Представляю, что Кульчицкий ему наговорил! Ладно. Иду в бальный зал и обхожу раненых.
В коридоре меня перехватывает Леокадия.
– Валериан Витольдович, нужно поговорить!
И вот что ей? Нашла время для выяснения отношений! Лицо у Леокадии решительное, не отвертеться. Отходим в сторону.
– Я видела, как вы закололи раненого. Стояла у окна на втором этаже.
И эта – тоже. Делать им, что ли, нечего?
– Это был враг.
– Раненый. У него, возможно, были родители. Он не виноват, что его послали воевать!
И убивать раненых. В лазарет рвался не цветы нюхать. Плевать мне на его родителей и на всю родню скопом! Что ищите, то и обрящете.
– Мы не палачи!
А я, значит, палач. Говорили мне такое – в другом мире. Правозащитница нашлась! Откуда лезет это дерьмо? Права убийц их волнуют, а вот страдания жертв – нет. Нацист Брейвик, убивший 77 человек, большинство из которых дети, и осужденный на 23 года тюрьмы, борется за свои права. Его не устраивает одиночная камера из трех комнат – спальни, кабинета и спортзала. Кофе ему подают холодным, а еду разогревают в микроволновке. Нет, чтоб прямо с кухни. Условия «бесчеловечные». Каково об этом читать родителям убитых детей? Но правозащитникам это не интересно.
Вдыхаю и выдыхаю воздух. Ругаться нельзя.
– Вам приходилось видеть бешеных собак?
– Нет, – удивляется Леокадия.
– А мне пришлось. Милый песик, любимец семьи. Но его укусила бешеная лиса, прибежавшая из леса, и песик заболел. Он был не виноват, но я его застрелил. Жизнь людей дороже.
Поворачиваюсь и ухожу. Нужно найти Кульчицкого. Водка у него…
[1] Абдоминальный – относящийся к животу. От латинского abdomen – живот.
[2] Торакальный – относящий к грудной клетке.
[3] Помощь (нем.).
Глава 4
Голова побаливает, во рту будто сотня казаков переночевала. Казаки… Я вчера, кажется, куролесил. Вспоминаем…
Взяв у Кульчицкого штоф[1] водки, я отправился к казакам. Своих видеть не хотелось, а пить одному некомильфо. Казаки варили кашу. В лазарете еды не попросили, как узнал позже, чтобы не объедать раненых. Хорошие тут люди! Моему появлению казаки удивились, а Болдырев даже смутился, когда предложил выпить. Офицер с нижним чином? Здесь так не принято. Пришлось объяснить, что я зауряд-врач, а никакой там офицер. И вообще меня звать Валериан. Объяснение приняли благосклонно, чему в немалой степени способствовал штоф, на который казаки смотрели с интересом. Водку разлили по кружкам и употребили, затем поели каши из котелка. Для меня нашли ложку, с собой захватить я не догадался. Поев, казаки запели — что-то заунывное про Дон-батюшку. Мне песня не понравилась, и я предложил сменить репертуар. Казаки попросили показать, ну, и получили: