Завербованная смерть

Зверев Сергей Иванович

Однако, несмотря на почти изможденный вид туристов, сажать их не стали, а начали тягучий стандартный постыдный процесс, который сопровождал каждую процедуру задержания. Каждый из подозреваемых был допрошен со всей тщательностью и соблюдением буквы закона, причем все показания предусмотрительно записывались на видеокамеру и магнитофон. После чего у наших соотечественников взяли пробы на ДНК, и в конце подвергли совсем уж унизительной процедуре – снятию отпечатков пальцев. Да ладно бы ограничились только тем, что испачкали черной типографской краской обе ладони. Все результаты этого полицейского произвола были немедленно внесены в компьютер, соединенный с международной правоохранительной сеткой. Вот так, ни в чем не разобравшись, не предъявив

никакого обвинения, не установив, кто из доставленных в участок – преступник, а кто – свидетель, троих граждан России волею чьей-то прихоти сразу отнесли к разряду потенциально опасных типов.

Наученный горьким опытом, приобретенным на родине, Оршанский, как и его товарищи по несчастью – Заметалин и Вольдемар Жозеффи, благоразумно помалкивали, предпочитая не ссориться с местной Фемидой, понимая, что наслаждение райскими прелестями острова для них временно закончилось и в данное время они находятся далеко не в сказке.

Но что для Александра оказалось самым непредсказуемым, так это то, что после всех этих унизительных процедур допроса, «откатывания» пальчиков, проб на ДНК и прочего иллюзиониста и, главное, дрессировщика, у которого под клеткой егомедведицы был обнаружен тайник – безнаказанно отпустили восвояси. А Оршанского, у которого было, казалось, стопроцентное алиби – попросили еще на некоторое время задержаться. Дрессировщик и иллюзионист вежливо раскланялись со служителями закона, картинно сделали возмущенному журналисту ручкой и отправились восвояси, досыпать на берегу моря под теплыми лучами южного солнца.

– В чем дело? – не сдержавшись, прикрикнул на следователя Александр, хотя прекрасно понимал, что такой кавалерийский наскок мог выйти ему боком. Но терпеть унижения местного прыщика на ровном месте, возомнившего себя по меньшей мере главным борцом с мировым терроризмом… – Какого черта меня не выпускают? Вы хотите предъявить мне обвинения?

– Пока нет, – следователь был вежлив, но выпад Оршанского его явно не развеселил. – Я попросил бы вас принять участие еще в одной процедуре. – Он склонил голову чуть набок и жестом пригласил журналиста проследовать в соседнее помещение.

– В какой еще процедуре? – недовольно прорычал Оршанский, покорно, однако, подчиняясь. Хрен с ними, с этими фараонами, пусть уж поизгаляются до конца. Припугнуть их обращением в российское посольство Александр всегда успеет. Если таковое на Кипре, правда, имелось, в чем Оршанский уверен не был.

– В процедуре опознания, – с этими словами следователь вместе с журналистом вошли в небольшую комнату. – Прошу вас, – он указал на небольшую группку угрюмо стоящих мужчин, – станьте среди них в любом месте.

Александр осмотрелся. Одна стена была имитирована под зеркало. Скорее всего – перегородка, за которой сидел некто, кому предстояло опознавать. Ну, что ж, этого как раз журналист, имея железное алиби, боялся меньше всего. Оршанского покоробило другое, и он, раздражаясь все больше, прямо сказал об этом зарвавшемуся фараону.

– Извините, гражданин начальничек, – язвительно прошипел Александр, перейдя на знакомую каждому русскому с детства форму общения с представителями органов правопорядка, – а в вашей стране принято именно так проводить опознание?

– В каком смысле? – Сыщик не сразу понял скрытый подтекст. – Вас что-то не устраивает?

– Как я понимаю, – Оршанский попытался просветить следователя в вопросах его профессиональной пригодности, – преступник, который выпустил медведицу на волю, был европеоидной расы?

– Да, – согласно кивнул страж порядка, – у нас есть такие факты.

– Так какого черта вы притащили сюда этих людей?! – взорвался Александр, тыча пальцем в ничего не понимающих людей. Темно-русый светлокожий российский журналист никак не вписывался в шеренгу кучерявых черноволосых греков, да еще с явной примесью турецкой крови. Проще было сразу уж выбрать десяток негров, сунуть меж ними Оршанского и спросить

у того, кто сидел по ту сторону зеркальной перегородки, мол, кого из этих людей вы видели той ночью? Понятно, что укажут на Александра. Негра же ночью вообще никто не разглядел бы. – Вы что, не видите, что это представители совсем другого этноса? О каком опознании тут может идти речь? – продолжал разоряться журналист. – Или у вас тоже есть план по задержанию преступников? В таком случае, гражданин начальник, вам следовало доставить меня сюда тайно, – просвещал нерадивого следователя журналист, – тогда меня никто бы не хватился, и вы спокойно могли бы вершить надо мной свой произвол. Но поскольку о моем месте пребывания знает не один десяток людей, а вся цирковая труппа, думаю, рано или поздно российское консульство заинтересуется судьбой своего пропавшего гражданина, – выложил Оршанский свой последний козырь, но следователь был неумолим. И вежлив.

– Извините, но другого, как вы выразились, «этноса» у нас нет, – пояснил он, – эти люди – местные жители. А хватать на пляже туристов и тащить сюда – это не в моей власти.

– А меня, значит, можно??? – Александр чуть не задохнулся от возмущения и готов был размазать этого фараона по стенке, но горе-сыщик предусмотрительно вышел из комнаты, и следственный эксперимент начался.

Впрочем, Оршанский разорялся зря. Даже если бы в опознании участвовали его земляки, и даже если бы вокруг журналиста стояли коллеги из его же редакции, не выделить Александра из общей толпы было бы просто невозможно. Следователь, как оказалось, был вовсе не так уж и глуп, и свою задачу – вывести подозреваемого из равновесия – он выполнил блестяще.

Александр нервно топтался на месте, переминаясь с ноги на ногу, совал руки то под мышки, то складывал их на груди, сцеплял их то сзади, то спереди. Одним словом, стараясь не выделяться, тем не менее всем своим поведением привлекал к себе повышенное внимание, что явно не шло журналисту на пользу.

В один из моментов Оршанский сунул руки в карманы брюк, нащупал там какой-то незнакомый ему доселе предмет и, не задумываясь о последствиях, машинально извлек его наружу. Не имевший криминального прошлого, Александр сразу и не сообразил, что за бомбу он достал на свет. Пока журналист стоял, рассматривая незнакомый ему предмет, сопоставляя и прикидывая, что это может быть и, главное, как эта штуковина к нему попала, из динамика донесся голос следователя, который скрывался где-то за зеркальной перегородкой и невидимо следил за всем, что происходило в комнате.

– А это вы не хотите мне показать? – и в ту же секунду неутомимый страж правопорядка проворно выскочил из двери, вплотную приблизился к Оршанскому, который вовсе и не собирался ничего утаивать, и торжествующе повторил: – Не хотите ли вы мне показать этот предмет, господин Оршанский, а заодно и объяснить, как эти отмычки оказались в кармане ваших брюк?

«Точно, – вспомнил Александр, и сердце его ухнуло куда-то в район пяток, – это же отмычки…»

Ничего путного он сказать не мог. Он и себе-то не мог ответить на подобный вопрос, а уж этому въедливому следаку… Журналист только молча вздохнул и опустил голову, изучая колючий бетонный пол участка, который, судя по всему, теперь надолго станет для него родным…

Его алиби, казавшееся до этой поры железным, стало на глазах разваливаться на куски. Все показания Вероники и Игоря Вениаминовича на фоне этого опознания, если Оршанского, конечно, опознали, и при наличии такого явного компрометирующего вещественного доказательства, как воровские отмычки, любое следствие и любой судья могли поставить под сомнение. И были бы правы. Веронику, которая так необдуманно демонстрировала при всех свою симпатию к московскому журналисту, могли обвинить в лжесвидетельстве, впрочем, как и Игоря Вениаминовича. Гимнастка – любовница, старый клоун – друг, и та и другой выгораживают близкого человека, поэтому никакого доверия к их показаниям быть не может. А вот отмычки…