Завещание Аввакума

Свечин Николай

— Сейчас разберемся, — угрожающе произнес третий голос, хриплый, властный.

«Лякин», — понял Алексей и вдруг сразу успокоился, и только холодная ясная злость охватила его. Вот теперь посмотрим…

Пора! Он выскочил в коридор и, как кувалдой, ударил идущего первым «кузнеца» в переносицу. С грохотом и криками все трое покатились по коридору, чудовищной силы удар сбил их, как кегли. Сразу же Лыков перепрыгнул через первого прямо на грудь второму и с него коршуном упал на лежащего под самым фонарем Лякина. Тот, хоть и оглушенный, каким-то образом успел выхватить нож, но Алексей зажал его левую руку коленом,

правую с ножом стиснул так, что хрустнуло запястье, а свободной рукой ухватил Лякина за горло. Тот хрипел, выгибался дугой, изо всех сил пытаясь сбросить с себя Алексея, пинал его коленями в спину, в ребра. Сзади слышались удары и шум борьбы, но Лыков не решался обернуться и смотрел в волчьи глаза Осипа, медленно усиливая хватку. «Особенно опасен при задержании… в одиночку даже не пытайтесь» — вспомнил он инструктаж Благово. Может, все же попытаться? На секунду он ослабил пальцы, и Душегуб чуть не сбросил его с себя. Ну уж нет! Лыков молча, не отрываясь, смотрел Лякину в глаза, а тот так же бессловесно глядел на Алексея. Такой лютой злобы и ненависти Лыков не видел даже на войне. Этот угасающий, до последнего не сдающийся звериный взгляд он помнил потом всю жизнь…

«Четырнадцать доказанных убийств за два года» — снова вспомнились слова из инструкции. А сколько не доказанных? Алексея захлестнуло злостью, так, что потемнело в глазах.

— Сдохни, пес… гореть тебе в аду! — выкрикнул он в ярости и свел, наконец, пальцы. Из горла Лякина послышалось бульканье, глаза налились кровью, искаженное лицо стало синеть, губы хватали воздух. А потом вдруг волчий взгляд потух, как свечка, и Осип обмяк и вытянулся.

Алексей еще несколько секунд недоверчиво смотрел на него — не уловка ли? Однажды раненый шапсуг едва не обманул его таким приемом на красивом берегу Черного моря… Но Душегуб лежал без движения, и вид у него был неважный. Алексей решился наконец оглянуться.

Сзади него, на теле Кузнецова, сидел Буффало и с интересом разглядывал синее лякинское лицо. Протянул руку, потрогал за левым ухом и удовлетворенно кивнул:

— Готов!

— Точно он?

— Он, не сомневайся. Видишь шрам от чирья?

Посидели немного молча, потом Буффало спросил:

— Тебе сколько годов-то, Алексей Николаич?

— Двадцать два… почти.

— Далеко пойдешь.

Наконец они встали, осмотрелись. Бандит в фартуке лежал с залитым кровью лицом, нос у него был буквально вколочен в череп. Рядом валялся Кузнецов с разбитой буффаловскими кандалами головой. Все было кончено.

Алексей закинул себе на плечо тело Оси Душегуба и шагнул к окну.

— Для опознания? — догадался рогожец, быстро обыскал Кузнецова, нашел какой-то бельгийский самовзвод, сунул себе в карман и двинулся следом.

Так они и шли по пустынным ночным Самокатам: Алексей с трупом Оси, как с мешком, на плече и рядом Буффало. Редкие гуляки, попадавшиеся им навстречу, разглядев получше эту парочку, мгновенно разбегались. Только на мосту через Обводный канал их попытался остановить ночной караул уголовных. Алексей, не останавливаясь, махнул левой рукой, и здоровенный кудлатый парень через перила кубарем полетел в воду. Буффало щелкнул курком револьвера, и оставшиеся двое караульных с криками исчезли в темноте.

Еще двадцать шагов, и они оказались на территории гостиного двора, где уже хозяйничала

полиция.

Благово с приставом Львовым стояли на крыльце Макарьевской части и о чем-то взволнованно разговаривали; вокруг них, словно пчелы, сновали городовые, которым раздали винтовки. К подъезду съезжались полицейские «линейки»; суровый Каргер в черезплечной портупее, с револьвером в огромной кобуре и саблей на боку ходил по тротуару и кричал:

— Где эти чертовы казаки? Сейчас без них пойдем!

Появление Лыкова и Буффало враз остановило эту круговерть. Все замерли и уставились на них, как на пришельцев с того света. Алексей из последних сил по-молодецки взбежал на крыльцо и сбросил с плеча труп под ноги начальству.

Благово быстро присел, перевернул тело лицом вверх и несколько секунд внимательно его рассматривал. Потрогал пальцем шрам на скуле — не приклеен ли (такие случаи бывали). Потом встал и, ни к кому особенно не обращаясь, сказал, скрывая волнение:

— Это Осип Лякин.

Только тут все, как по команде, бросились к Алексею и Буффало, начали их обнимать, жать руки, хлопать по спине, кричать какие-то радостные слова. Благово первый обхватил Алексея как медведь, молча подержал так несколько секунд и быстро отошел, и Алексей с удивлением и каким-то умилением увидел, что тот незаметно вытирает слезы обеими руками.

Подбежал Каргер, тоже обнял Лыкова, потом перекрестил и трижды расцеловал.

— Молодец, Лыков! Представим, непременно представим! А мы тут чуть войной не пошли…

Из темноты раздался звон множества копыт, и к Макарьевской части подскакала полусотня казаков с разгоряченным офицером во главе.

— Ваше превосходительство!..

Каргер властным жестом остановил доклад и сказал громко, на всю Главную площадь:

— Отдыхайте, подъесаул. Пока вы собирались, мои люди уже все сделали.

Городовые, непривычно воинственные из-за винтовок, дружно загоготали; следом за ними звонко засмеялся Благово, по-кавалерийски раскатисто — Львов, и последними, глядя на всеобщее веселье, присоединились к нему Алексей и Буффало. Подъесаул молча сконфуженно козырнул и столь же быстро, как появился, исчез со своей командой в темноте.

Так они все, несколько десятков людей в полицейской форме и без оной, стояли и радостно, громко и беззаботно смеялись посреди ночи. А потом сверху, где находился пожарный пост, вдруг раздались резкие удары сигнального колокола, а затем крик:

— Пожар на Самокатах! Третий нумер!

Третий номер — значит, уже появилось открытое пламя. Пожар на ярмарке — страшное дело! В 1857 году сгорели более ста зданий, включая цирк и театр; ладно, это было осенью, а не во время торга. А в пятьдесят девятом! А в шестьдесят четвертом — и вспоминать страшно, две трети ярмарки выгорело…

Из флигеля выскочил бранд-майор Морошкин в медной каске и крагах; раскрылись ворота, и вылетели на крепких пожарных конях все три «машины», облепленные ствольщиками и топорниками, следом — телега с баграми.

Благово глянул на Буффало:

— Вы там ничего такого не делали?

— «Такого» — нет. Зашибли, правда, еще двоих, но уходили тихо и спичек не жгли.

— Павел Афанасьевич, а ведь, пожалуй, это и впрямь у Кузнецова! — вытянув шею, выкрикнул Лыков. — Значит, уголовные следы заметают. Вот сволочи, всех спалят!