Завещание фараона
Шрифт:
— «Брысь умыва-аться!» — сделав большие глаза, со смешком передразнила Агниппа, поцеловав советника в морщинистую щёку. — Ой, какие мы строгие…
Катути чуть нахмурилась и внимательно вгляделась в Агниппу. Не заметив этого взгляда или не придав ему значения, девушка, смеясь, выпорхнула во двор.
На земле темнели лужи. Небо звенело высью, невозможно, немыслимо прохладное: жара, оглушённая вчерашним ливнем, ещё не набрала силу. Воздух, прозрачный, как ледяной ключ, казалось, можно было пить, черпая полными горстями.
Нил,
Вдохнув полной грудью это сияние, Агниппа зашла за коновязь. И, бросая пригоршни воды на лицо, не таясь, смеялась.
В этот самый момент её могли бы уже вести к жертвеннику…
Но впереди ждёт роскошный завтрак — и дорога.
И целая жизнь…
Покончив со всеми делами, юная царевна вприпрыжку вернулась в домик.
Мена и Катути уже сидели за столом. Советник с набитым ртом только кивнул девушке на свободное место и потянулся за кувшином, налить себе молока.
— И мне, и мне! — падая на хлипкий табурет, выдохнула она.
— Ещё и тебе… — проворчал старик, наливая Агниппе полную кружку. — Свои руки отсохли, что ль?
Девчонка проказливо показала ему язык — и налегла на финики. Она с детства их обожала…
Мена только покачал головой.
Царевна шутила и смеялась без удержу, и старый воин, не тая нежности, смотрел на неё, подкладывая всё новые и новые кусочки.
— Мне хватит! — протестовала девушка.
— Наедайся, впереди долгий путь…
— А далеко ли вы едете? — осведомилась Катути.
На сей раз Мена опередил свою приёмную дочь.
— До Мен-Нефер[1], - спокойно ответил он. — К тётушке в гости.
— Да, не близко… — вздохнула крестьянка, но больше ничего добавить не успела. Дверь скрипнула, на стол упала тень, и в комнатку ворвалось густое облако винного духа, а с ним и его источник — молодой парень в одной набедренной повязке.
В руках у него, неведомо каким чудом уцелевший, наблюдался некий глиняный сосуд — похоже, он-то и помогал бедолаге сохранять равновесие.
— Всем… привет! — с порога объявил незваный гость.
Мена резко поднялся.
— Откуда взялся этот бродяга? А ну, пошёл вон!
Парень перевёл подёрнутые поволокой, полные недоумения глаза на Катути.
— А чего он тут раскомандовался?..
Катути тоже вскочила и затараторила:
— Тихо, мил человек, это сынок мой, сынок! Ты откуда тут взялся, глаза б мои на тебя не смотрели, образина бесстыжая? — напустилась она на «сынка». — И опять напился, мерзавец ты этакий!.. Солнце встать не успело, а ты дёрнуть успел! Вчера такая непогодь была, где только переждал? Гляньте, ему и буря не буря! Да что ж это такое делается, люди добрые? Совести нет совсем, мать вся в долгах из-за него, а ему хоть бы хны! А ну дай сюда!.. — она хотела вырвать у парня кувшин, но «сынок» вовремя отшатнулся —
— Не, не, не… — погрозил он пальцем маме. — Опять разобьёшь… А там вино-о-о…
— Я тебя, недоумка, в город посылала? Заработать я тебя посылала?.. Что это за явление?.. Опять прогнали, что ль? Что молчишь?.. Деньги где?
Парень тупо кивал в такт словам Катути.
— Посылала… Прогнали… Ничего не дали…
— А нажрался ты на какие шиши? — вкрадчиво вопросила крестьянка, прикрывая двери. И рявкнула: — Кувшинчик этот на какие шиши ты купил?! Я вся в долгах, боюсь людям на глаза показаться, а ты?!. Скоро подать платить, что я сборщикам предъявлю, по твоей милости?! В рабство угонят!.. Очухаешься, да поздно будет! Где покупал?!
Он замотал головой, пытаясь выговорить:
— Да… н-не… покупал я… Я нашёл!..
Катути скрестила руки на груди.
— Ага… — с сарказмом протянула она. — Кувшинчик вот этот нашёл?..
— Нет… Я иду… а на дороге… валяется кошелёк… триста колец… Золотом… Я и купил…
— Угу… — ласково кивнула женщина. — Купил. За триста колец. Золотом! Придумай что поумнее! Кто такие деньги посреди мостовой оставит, помилуйте боги! Ну, раз принёс, что теперь? Не пропадать же добру! Ставь на стол.
— Мама… — сын расплылся в глупой улыбке.
Катути взяла кувшин, критически оглядела со всех сторон — и с размаху разнесла о стену.
— Мама!.. Это же вино!.. — взвыл пьяница, мгновенно трезвея.
— Ничего. Наглеть не будешь, — наставительно вымолвила Катути.
Агниппа давилась смехом, переглядываясь с Мена. Советник тоже с трудом удерживался, чтобы не рассмеяться.
И тут со двора донеслось громкое ржание, которому откликнулись кони под навесом.
Все невольно вздрогнули.
В дверь требовательно постучали.
Все, кто находился в комнате, побледнели и обменялись взглядами — кроме сына Катути, который, стоя на коленях, обливался слезами над разбитым кувшином.
Агниппа невольно сжала пальцами воротник рубашки.
Катути облизнула пересохшие губы.
— Это те, кого ты ждала вчера вечером? — негромко спросил Мена.
Крестьянка судорожно вздохнула и коротко пожала плечами. Взгляд её беспомощно скользнул вокруг.
Стук повторился.
Ещё раз вздохнув, женщина распахнула дверь — и лицо её стало белее погребальных полотен.
Во дворе, на прекрасном скакуне мышиной масти, ожидал всадник. На тонкой рубашке с широкими рукавами, нарамнике, блестя под солнцем золотом и красной эмалью, лежал широкий ворот, ускх, а концы пояса, стянувшего талию визитёра, изящно ниспадали вниз, по складкам верхней схенти, под которой угадывались несколько нижних — впрочем, нисколько не стесняющих движений всадника. Строгое худое лицо казалось треугольным в обрамлении красно-белого полосатого платка-клафта.
Серебро посверкивало в утренних лучах на узде и стременах коня.