Завещание фараона

Митюгина Ольга

За спиной жреца из храмового сумрака выступил ряд молчаливых фигур с копьями и мечами. Священник, единственный безоружный, облачённый в белые одежды, сурово взглянул на смутившихся финикийцев.

Те, ни слова более не говоря, развернули своих коней и покинули Парфенон.

Жрец вышел за ними.

— Вы сегодня же должны уехать из города, иначе я все Афины подниму против вас. Я не дам в обиду людей, которые просят покровительства Паллады.

Старший, заметно поумерив свой гонор, почтительно обратился к святому отцу:

— Твой гнев справедлив, о жрец,

но выслушай и нас. Эти люди преступники, и за них назначена высокая награда. Они бежали из Египта, и царица Нефертити, а также царь Бел приказали нам…

Жрец не пожелал даже дослушать. Нетерпеливым жестом он прервал финикийца.

— Чтобы мальчик и старик были преступниками? Верить ли мне ушам своим? Впрочем, даже будь они трижды убийцами, ворами либо заговорщиками — они просят защиты у Афины, а боги выше всех людских дрязг. Если здесь замешаны цари — так пусть Нефертити отправит к Агамемнону послов: как положено, с дарами. Воистину, Греции нечего бояться Египта — она не уступит ему в могуществе. Если же солнцеподобная считает иначе, то боевые триеры очень скоро умерят её пыл и жажду спора с богами. Ступайте, несчастные, и да простят вам олимпийцы сегодняшний день!

Финикийцам ничего не оставалось, как развернуться и покинуть акрополь. Вскоре и их корабли отплыли из Пирея. Они везли полученный ответ Белу и Нефертити. Как правильно сказал кто-то из финикийского отряда — никаких денег не хватит, чтобы оплатить заточение в тюрьме…

Едва солдаты Бела покинули двор Парфенона, жрец вернулся в храм, а стража удалилась. Под сводами святилища воцарилась тишина, лишь щебетали ласточки. Свет солнца лился сквозь портик, блестя бликами на бронзовых плитах пола и на позолоченной одежде Афины.

Агниппа подняла взгляд — и увидела над собой увенчанную шлемом голову богини, её чистые синие глаза и ясный лоб. А какой взор! Царевне он показался и ласковым, и мудрым, и спокойным… и немного печальным. Богиня словно говорила: «Девочка, девочка… Сколько тебе ещё придётся испытать… Но не бойся. Всё — к лучшему».

И тут Агниппе показалось, что статуя грустно улыбнулась уголками губ — и покачала головой!

Царевна коротко вздохнула и потеряла сознание.

Жрец тихо подошёл к ним, нагнулся и мягко положил руку на плечо Мена. Советник услышал его негромкий, необыкновенно добрый голос:

— Встаньте, чужеземцы. Ваши враги теперь далеко отсюда, вы в безопасности. Не бойтесь ничего — вы под высоким покровительством Афины Паллады, и здесь, в её городе, с вами не случится никакой беды. Встаньте.

Мена поднялся. Агниппа продолжала лежать, обняв ноги богини.

Мена склонился над своей приёмной дочерью.

— Агниппа? Агниппа, что с тобой? — встревоженно позвал он. — Всё кончилось. Мы в безопасности.

Не дождавшись ответа, старик взял царевну на руки.

— Она без сознания! — воскликнул он.

— Это девушка?.. — изумился жрец. — Бедняжка, сколько же ей пришлось пережить…

— Да, мы пережили немало, — задумчиво ответил египтянин. — Но прошу, помоги ей.

Жрец извлёк из складок своего хитона маленький хрустальный флакон с какой-то

жидкостью, отвинтил крышку из золота и поднёс к ноздрям царевны. Та глубоко вздохнула, веки её затрепетали — и она открыла глаза.

И сразу тревожно взглянула на Мена.

Старик улыбнулся — радостно и ободряюще, с блестящими от слёз глазами.

— Всё! Всё! — выдохнул он. — Всё кончилось, дочка, всё!

Мена бережно поставил Агниппу на ноги. Девушка какую-то секунду стояла, словно не веря, а потом, когда полностью осознала, что всё кончилось и всё позади, такой груз свалился с её души, что царевна не выдержала. Слёзы потоком хлынули по её щекам, она обвила своего верного советника и приёмного отца за шею руками — и разрыдалась у него на груди.

И эхо Парфенона разносило её рыдания под сводами храма — вместе со щебетом ласточек и рокотом далёкого моря. И ветер задувал через портик, и нёс с собой запахи нагретой земли, травы, луговых цветов… Запахи лета.

И было в этом что-то извечное, глубокое, как корни самого бытия.

Спокойствие и умиротворённость царили здесь.

Мена обнимал девушку за вздрагивающие плечи и улыбался сквозь слёзы. А жрец, глядя на них, молча размышлял, сколько же пришлось пережить этим людям и какие же испытания выпали на их долю. И говорил сам себе, что ни за что на свете не хотел бы пройти через то, через что довелось пройти им.

— Странники, — сказал он наконец. — Я хотел бы знать, кто вы.

Мена опомнился. Агниппа перестала рыдать.

— Мы, — начал Мена, прижимая к себе тихо всхлипывавшую царевну, — бежим из Египта. Мы принадлежим к кругам самой высшей знати. Я приёмный отец этой девушки. Кроме меня, у неё никого не осталось. По матери она афинянка, и я хотел бы знать, может ли она рассчитывать на ваше гражданство.

Жрец чуть улыбнулся.

— Гражданство получить не так просто, но, в принципе, вы оба имеете на него право — поскольку вас изгнали с вашей родины. Также вы должны безвыездно прожить в нашем городе два года и заниматься каким-нибудь ремеслом, полезным для людей. Поскольку мать девушки, как ты говоришь, была афинянкой, а значит, имела право приобретать тут недвижимость и землю, то я могу помочь купить для твоей приёмной дочери небольшой дом. Ну что ж… — он вздохнул. — Я не буду расспрашивать о всех ваших злоключениях, ибо вижу, что вам тяжело вспоминать об этом. Зачем же заставлять человека вновь переживать всё плохое, что он пережил однажды?.. Но вы, верно, голодны? Приглашаю вас разделить с нами нашу скромную трапезу.

— Благодарю тебя, о жрец, — поклонился на персидский манер Мена. — Мы с удовольствием принимаем твоё приглашение. Как ты считаешь, Агниппа?

— Да, разумеется! — с улыбкой ответила царевна. — Я очень голодна. И я так благодарна тебе, жрец, за спасение!

Священник вновь улыбнулся.

— Что ты, прекрасная! Я лишь исполнил закон олимпийцев и веление своего сердца. Идёмте же. Жрецы уже ждут нас. А после трапезы мы обсудим, как вас устроить в Афинах.

Конец первой части