Завещание поручика Зайончковского
Шрифт:
Он много узнал за последнее время о Жене Осинкиной и о ее старшем товарище. И понял, что они собирались делать, в сущности, почти то же, что сам он почти год делал вместе со своей погибшей дочерью, так деятельно и радостно занимавшейся с ним этим новым делом.
Игорю даже померещилось в какой-то момент неуловимое сходство незнакомой девочки с его погибшей Анжеликой. «Чем же они похожи?» – думал он. Быть может, выражением лица, ясных глаз? Да, скорее всего именно этим. Что-то знакомое и успевшее стать особенно милым Заводилову в его дочери светилось в глазах незнакомой девочки. Какое-то мягкое,
В то же время он понимал, что, так или иначе, усилия именно этой девочки привели к тому, что вина его дочери Виктории в убийстве своей сестры Анжелики оказалась почти доказанной. Благодаря ее именно усилиям его младшая дочь скоро предстанет перед судом и получит сколько-то лет пребывания в воспитательной колонии. В семью свою вернется она в лучшем случае двадцатилетней примерно девушкой… И невозможно даже думать о том, что за девушка выйдет из ворот колонии.
Значит?..
Что бы это ни значило, он снова думал о том, что разговор с Женей ему почти необходим. Хотя он не мог бы точно сформулировать суть этой необходимости.
Важным обстоятельством здесь было еще то, что ему-то самому вина его дочери Виктории в убийстве ее сестры стала известна в собственном доме – помимо и раньше того, что и как выяснили другие люди.
И именно Виктория сказала ему – поняв, что разоблачила себя, нацепив на палец кольцо, подаренное отцом Анжелике, – что если он сам не начнет выступать, то ничего страшного не будет… Она не способна была понять, что все самое страшное с ним уже произошло.
И вот это все по-прежнему оставалось для него самого – в отличие от его жены – важнее того, какое именно наказание ожидает в недалеком будущем Викторию.
Интереснее всего было бы, пожалуй, внимательному и понимающему людей наблюдателю следить в этом зале за Женей. В последний час судебного заседания стерлась с лица еще недавно по нему витавшая полуулыбка. Очертился не по-детски твердо сжатый рот, прорезалась складка между бровей. И появился взрослый, ободряющий, улыбчивый взгляд, бросаемый время от времени в сторону Олега.
Многое можно было бы прочесть сейчас, в эти решающие минуты, на выразительном Женином личике. И в первую очередь – готовность к любому итогу судейского совещания и к дальнейшей борьбе.
И снова девушка-секретарь объявила:
– Прошу встать – суд идет!
И снова встал весь зал, вновь прошуршали черные мантии, и трое судей утвердились за длинным судейским столом. И все сели, но ненадолго, потому что председательствующий встал и начал читать нечто с листа бумаги, который держал в руках. Все слушали новый приговор стоя. Стоял и Олег в своей клетке.
Сама не своя стояла мать Олега, уцепившись за спинку оказавшегося перед ней стула.
Тут первый раз в жизни у Жени от волнения на минуту заложило уши. И она услышала не самые первые слова:
– …Именем Российской Федерации… Приговор, вынесенный Сумарокову Олегу Михайловичу, отменить… Освободить из-под стражи в зале суда…
Что-то загремело. Это конвоиры открывали клетку, в которой сидел Олег. Он
Глава 62
В кругу друзей и доброжелателей
Мать не отпускала Олега от себя, обхватив его двумя руками и прижавшись лицом к его груди. А он все гладил ее по голове.
Потом мать нашла в себе силы оторваться, повернулась к Жене, взяла обе ее руки в свои, наклонилась и поцеловала.
Женя в испуге стала выдирать руки, повторяя:
– Да что вы! Что вы!..
А мать сказала неожиданно спокойно:
– Будут свои дети – поймешь.
Тогда Женя заговорила уже весело, чтобы разрядить обстановку:
– Помните, когда вы мне звонили из Тюкалинска, – я что вам сказала? Я же сказала – прекрасно помню! – «Этого не будет! Я даю вам слово!» Вот и вышло по-нашему! По правде!
– Да, я твои слова очень хорошо помню, – сказала мама Олега, тоже заулыбавшись. – Они очень меня тогда поддержали. Я, конечно, совсем не верила, что ты сможешь что-то сделать с этой махиной… И все равно – почему-то, когда вспоминала твои слова, мне становилось легче.
Олег сказал Жене:
– Сейчас я поеду к маме в Тюкалинск. Побуду у нее дня четыре. Потом лечу в Москву – ты, надеюсь, к тому времени туда доедешь. Соберем малый слет Братства, по-быстрому, до начала учебного года. Всех собрать не удастся, хотя бы москвичей, остальные участвуют по Интернету. Потом я в Петербург – восстанавливаться в университете. А накануне мы с тобой, Женя, вечер сидим – составляем проект предполагаемых действий. Не сомневаюсь, что ты надумала тут – с полпуда! А я только сейчас ведь думать начну.
С изумлением смотрела Женя на Олега. Это был совсем не тот человек, которого ввели в зал суда под конвоем и заперли в клетке. Это был прежний Олег – свободный и уверенный в каждом своем движении, в каждой интонации, всегда готовый к положительному действию человек.
Он стоял теперь в плотном кольце – адвокат Артем Сретенский, Скин, Том, Слава, только сейчас солидно познакомившийся с Олегом, Петр Волховецкий, которого Том представил Олегу как нового члена Братства, Федор Репин, которому Олег сам протянул руку и поблагодарил его, а мама Олега обняла будущего президента России и расцеловала. А в стороне скромно стояли, дожидаясь, когда Женя и их познакомит, Леша и Саня.
Только нигде не видно было Лики Лекаревой.
Неизвестно откуда набежали журналисты. Не так-то часто освобождают в зале суда привезенных из пожизненного заключения! Вспышки следовали за вспышками. Микрофон совали и Олегу, и матери, и всем подряд стоявшим рядом с ним. А наиболее опытные брали комментарий у адвоката.
Женя говорила Олегу:
– Здесь меньше половины тех, кто в твоем деле участвовал. Еще Ваня Бессонов, Ваня Грязнов, Фурсик, Мячик, Нита Плугатырева… Дима, Маргаритка, и еще Маргариткин приятель по имени Станислав Всеволодович, который дал свои личные деньги на дорогу, – родительских не хватило бы… Еще Часовой, военком омский, лейтенант Костыль, прокурор Сибирского округа – ты его видел и слышал…