Завещание рыцаря
Шрифт:
– Конечно, - Энтони вроде бы удивился.
– А кем он работает?
– Он не работает, он служит. Он подполковник, офицер Мерсийского полка Её Величества… Вот, смотри, - он чуть выдвинулся из-за стола и показал трусы. Слева на бедре чёрным, алым и золотом был наштампован какой-то герб: двухглавый орёл, как у нас, только обе головы - под одной большой зубчатой короной.
– Это эмблема отцовского полка. У отца Крест Виктории за Фолкленды, он был тогда совсем молодым лейтенантом и высаживался у Гус-Грин. Аргентинцы стреляли, зенитчики не прикрыли
Я не очень-то много знал о Фолклендской войне 1982 года, но в словах Энтони прозвучала отчётливо гордость за отца, и я позавидовал про себя…
– А во время "Бури в пустыне", - Энтони помрачнел, - отца ранило. Эти идиоты, янки, выпустили ракету по отцовскому "Султану"… это такая машина, передвижной командный пункт. Их чёртова техника ошиблась в опознании цели… троих наших разнесло в куски, а водителя оглушило, так отец с разорванным бедром, истекая кровью, вытащил его и только тогда потерял сознание… Знаешь, - Энтони вдруг засмеялся, - а компенсацию он не взял! Отослал чек обратно и приписал: "Графы Мерсисайд отдают свою кровь Богу, Королеве и Отечеству, но никогда не торгуют ею!"
Это звучало, как строчка из учебника истории. Однако я был уверен - Энтони говорит правду.
– А ты сам кем хочешь стать?
– поинтересовался я. Энтони удивлённо посмотрел на меня - словно я спросил, есть ли у него голова.
– Военным, конечно!
– Понимаю, традиция… - кивнул я. Энтони помедлил, словно не был уверен, надо ли мне это говорить. И всё-таки сказал:
– Конечно… Но не только. Ты не читал Хайнлайна?
Хайнлайн был у меня почти весь. И мне он казался лучшим из западных фантастов. Поэтому я кивнул:
– Он мне очень нравится.
– Мне тоже. В его "Звёздной пехоте" есть такие слова… сейчас, подожди…
– Энтони отложил вилку и потёр лоб.
– А, вот! "Высшее счастье, о котором только может мечтать мужчина - это заслонить своим смертным телом родной дом от того опустошения, которое приносит война." Я хочу быть военным, чтобы служить Англии - моей Родине.
Я задумался.
– У нас сейчас непопулярно быть военным. А многие вообще говорят, что военные даром едят свой хлеб, ведь на нашу страну никто не собирается нападать…
– У нас так тоже многие говорят, - кивнул Энтони.
– Отец всегда смеётся.
И отвечает, что, когда соберутся, то едва ли предупредят. И тогда уже поздно будет готовиться. А те, кто в дни мира больше всех клянут армию, в дни войны больше всех скулят, чтобы их защитили. Но вы у себя слишком уж ругаете армию. Поэтому проиграли Чечне.
Я почувствовал, как снова ощетиниваюсь против воли:
– Наши храбро сражались, ты просто не знаешь!
– Знаю и не спорю, отец тоже так говорит. Но ваши люди не понимали, зачем эта война. А ваши газеты и телевидение открыто помогали чеченцам. Кто же во
– Твой отец их тоже не любит?
– Презирает, - твёрдо ответил Энтони.
– Он говорит, что пацифисты больше, чем трусы. Это трусы, которые хотят, чтобы их уважали за трусость, как идейных борцов с насилием.
Я невольно подумал, что, учись Энтони у нас в школе, не видать бы ему пятёрок по биологии, как своих ушек. Наш биолог - как раз идейный противник любого насилия, и ничего ему против не скажи - сдонжит, как моя бабка говорит, со свету сживёт! Но ещё я подумал, что Энтони вряд ли стал бы молчать даже ради пятёрки. Похоже, он не такой.
– А ты кем мечтаешь стать?
– спросил Энтони, снова берясь за вилку.
– Историком.
Так и не донеся вилки до рта, англичанин положил её обратно и уставился на меня, словно я сказал что-то странное. Потом почесал нос, смешно сморщил его и сказал:
– Очень удачно. Очень!
Глава 5.
На мой взгляд чай, заваренный Энтони, пить было невозможно - слишком крепкий, да ещё и с молоком. Но Энтони совершенно спокойно выпил обе чашки и спросил:
– Какая фирма?
– Чёрт его знает, - я уже сгорал от нетерпения услышать рассказ Энтони и меня совершенно не интересовала фирменная принадлежность моего чая.
– "Майский Чай", по-моему…
– Покупай только "Липтон", - посоветовал Энтони совершенно серьёзно. Я поклонился:
– Непременно последую вашему любезному совету, сэр.
Англичанин засмеялся и хлопнул меня по плечу - довольно крепко:
– Прости… Ну, где удобней устроиться? Рассказ долгий…
– Пошли ко мне в комнату, - я махнул рукой.
Но в комнате Энтони первым делом обратил внимание на мой кассетник. И поморщился, чем меня страшено оскорбил. Магнитофончик у меня был не какой-нибудь "Фунай" или "Кансай", а настоящая японская "сонька", я на него в прошлом году сам заработал. Ясно, конечно - дворянство, всё такое, собственный замок (кстати, не спросил, есть ли он?), но "Сони" и в Африке "Сони". Я прямо так Энтони и сказал.
– Прости, не имел в виду ничего плохого, - Энтони устроился в кресле, обхватив руками поднятое колено.
– Ну и жара… Магнитофон хороший. Просто наша семья не покупает ничего японского.
– Ещё новости, почему?!
– поразился я.
– Мой дед Роберт командовал партизанским отрядом в Бирме, когда японцы захватили её. В 1942 году его схватили, пытали в кемпетай и обезглавили. Кемпетай - это… - начал он, но я прервал:
– Японская тайная полиция, я знаю.
– Да. С тех пор… ну, ты понимаешь.
Понимал ли я? Не знаю… Зимой я носил хорошую немецкую куртку, а дед мой был в немецком лагере для военнопленных. И жив остался чудом. Я хотел сказать об этом Энтони, но не решился…