Завещание с простыми условиями
Шрифт:
— Бред! — возмутилась я. — В какой еще Франции? Какой восемнадцатый век?! Это портрет моего отца! Он что, родился в восемнадцатом веке?!
Своим громким возмущением я спасала себя от ощущения того, что сказанное Дугановым — правда.
Саша внимательно посмотрел на меня и деликатно напомнил:
— Я все-таки художник и кое-что в этом смыслю.
В ответ на это резонное замечание я растерянно промолчала.
Однако Дуганов, не желая оставить злосчастный портрет в покое, вновь попытался уточнить:
— Откуда
И правда, откуда я знаю?.. Мне сказал об этом Корсаков. Но дело не в этом. Я и без Корсакова знаю, что это мой отец. Знаю так же точно, как то, что меня зовут Марта.
Дуганов приблизился вплотную к портрету и стал пристально вглядываться в него. Наконец, оторвав от него взгляд, он снова повернулся ко мне и твердо произнес:
— Франция, восемнадцатый век. Никаких сомнений.
Эта уверенность меня слегка покоробила. Память вернула меня в отцовский кабинет, где я читала его статьи в научном журнале. Кое-где они предварялись его фотографиями. На портрете, безусловно, изображен он. И в этом тоже нет никаких сомнений!
Что-то внезапно остро и горько защемило внутри. Какое-то чувство, неясное и неопределенное, вдруг медленно начало терзать душу, оттого, что я вдруг поняла — Саша не ошибается. Он знает точно — это Франция, XVIII век. А я знаю точно — это господин профессор фон Краузенштайн. И то, и другое — непреложная истина. И все же что-то одно надо исключить. Либо то, либо другое.
Он, однако, не заметил моего смятения. Снова повернувшись к портрету, он еще раз внимательно его изучил. После чего тихо сказал:
— И все-таки что-то здесь не то…
Ни с того ни с сего у меня вдруг сильно закружилась голова. Предметы поплыли перед глазами, а мозг вдруг стала заполнять непонятно откуда взявшаяся злость на Сашу. Казалось, она вонзается в мое сознание откуда-то извне. Не успев удивиться, я открыла рот, хотя не собиралась ничего говорить, и мой голос, искаженный ненавистью, вдруг неистово закричал:
— Да что ты привязался к этому портрету?! Сказано тебе — это мой отец, и перестань пялиться на него и проводить дурацкую экспертизу!
Вывалив все это на Дуганова, я, по-прежнему будто управляемая внешней злой силой, захлопнула рот.
Он взглянул на меня с нескрываемым удивлением.
— Марта! Что с тобой?!
Дуганов подошел ко мне и попытался обнять, но я, сама того не желая, вырвалась из его объятий.
Что это со мной?.. Я словно сама не своя!..
Моя сущность изо всех сил пыталась прорваться сквозь какую-то непреодолимую преграду. И — не могла. Какая-то черная власть двигала мной, как марионеткой.
Я коршуном налетела на Дуганова и злобно вытолкала его из гостиной.
— Уходи! — истошно завопила я не своим голосом. — Нечего тут плести всякую чушь!
Дуганов, не сказав ни слова, развернулся и быстро пошел в прихожую.
В отчаянии я побежала следом. Внутри меня шла
Дуганов молча зашнуровал ботинки.
Слова рвались из меня наружу и застревали где-то в горле. От бессилья совладать с внезапным приступом чужеродной ненависти я почувствовала, как по щеке поползла крупная горячая слеза.
Но, сидя на корточках, Дуганов не заметил, что я плачу.
Надо вырваться из этого проклятого дома, взявшего в плен мою душу, и на улице все ему рассказать. Все-все: про наследство, про страшный портрет, про голоса, про время, про здешних людей…
Хлопнула дверь — Дуганов ушел, не простившись.
Я обмякла и безучастно села на пол.
Слезы градом покатились из глаз.
Это все он! Это отец!
НАДО БЕЖАТЬ ЗА ДУГАНОВЫМ.
Эта была мысль, посланная светлым ангелом — она словно нежным крылом коснулась самой сердцевины моей измученной души.
Я набросила на плечи куртку, сунула руки в рукава, и тут же словно какие-то невидимые тиски слегка разжались и отпустили мое существо из цепких недобрых объятий.
Стрелой я вылетела на улицу и помчалась на остановку.
На улице было уже совсем темно, сумрачно и сыро. И мне показалось, будто она как-то сузилась и сжалась.
Я неслась так быстро, что сердце едва не выпрыгивало из груди.
Внезапно откуда-то налетел резкий, пронизывающий ветер. Сила этого ветра была столь велика, что я испугалась, что он поднимет меня и унесет, как пушинку.
Здравый смысл подсказывал, что нужно вернуться, но здесь, на улице, меня покинула эта засасывающая власть квартиры.
Власть портрета отца.
И мое решение догнать Сашу и все ему объяснить было крепче ветра.
Словно от этого зависела моя жизнь.
Изо всех сил борясь со стихией, я настойчиво тащила себя к остановке.
Но здешняя злобная природа явно ополчилась против меня и бросила на линию фронта все свои силы.
Ветер завыл со страшным свистом, и кроны деревьев начали гнуться почти до земли. Я подняла глаза к небу. На него стремительно наползали тяжелые черные тучи, готовые вот-вот разразиться проливным дождем.
Натянув на голову уворачивающийся в сторону капюшон, я, тем не менее, продолжила свой путь.
В этот момент небо рассекла яркая, как луч мощного прожектора, молния, и вслед за нею раздался такой страшный удар грома, что я невольно присела на корточки и закрыла голову руками.
Огромная туча лопнула, и на землю обрушился поток ледяного дождя.
Я вскочила и, борясь с ветром, спотыкаясь, снова побежала вперед.
Холодные струи потекли по лицу, закрывая глаза.
Устав, я замедлила шаг. Вокруг не было ни одного человека. Вдалеке, наконец, показалась остановка. Сквозь стену дождя я с трудом различила на ней одинокую фигуру Дуганова, садящегося в трамвай.