Завещание Сталина
Шрифт:
Карьера человека и сегодня меньше всего зависит от его личных достоинств, неизмеримо больше от стечения обстоятельств, от субъективных факторов — родства, поддержки, связей и т. п. Оказывается, не только я плющил себе мозги этой досадной житейской проблемой, ею столь же внимательно и пристрастно занимался Сталин, и он раньше всех сообразил, что нам навязали эту пустую и надуманную проблему, она может столетиями истощать народы в пустых реформах и невообразимом умножении бюрократии…
Понять, обращаясь к проблемам общественного развития, что реально обещает плюсы и что
И для нас, и для нынешнего западного общества, которое, как и нас, уткнули рогами в химерическую действительность, всё это гораздо важнее, чем схемы гарантированных ответных ракетно-ядерных ударов: именно виртуальность быта, запрограммированность реакций, становящихся всё более неадекватными, предопределяет всеобщую неустойчивость: вымывание валютных резервов каждой страны: миллиарды долларов расходуются на наркотики, индустрию порнографии и прочую навязанную в условиях бесперспективности и тупости чепуху, обогащают врагов всей человеческой общины. На эти деньги они строят и скоро построят совершенно иную цивилизацию, где нынешним гегемонам уже не будет никакого места, это будет всепланетная тюрьма с одним сроком отсидки для всех — пожизненным…
Оказывается, и этот роковой поворот предвидел сталинский гений. И совсем не случайно предупреждал о гибельности повторения социально-экономического опыта западных стран. Это — пустое, бесцельное, разжижающее волю наций. Искать надо, действительно, не в прибыли, не в производительности, не в оплате труда, искать надо в личной культуре человека — в механизмах воспроизводства его честного отношения к своим обязанностям, что обеспечит и всё остальное. Сталин воспринимал народ как большую семью и нащупывал тут естественные решения, когда никто не считает трудового вклада, но каждый, если это здоровая семья, стоит на страже общих интересов и выкладывается на полную катушку…
Я вышел из прохладного здания на улицу. Было ещё утро, но уже чувствовалось, что день будет знойным и парким.
Возле машины ожидал самоуверенный Ефим Соломонович, месивший зубами жевательную резинку. За рулём иномарки сидел шофёр. В десяти шагах стоял омоновский уазик.
Весть ударила страшная, но я даже не пошатнулся, не дрогнул, спокойно выслушал её: борьба вступила уже в ту фазу, когда было излишне беспокоиться о результате — или пан, или пропал.
— Господин Пекелис, Вы не чувствовали, проживая в квартире этого Мурзина, что вокруг происходят странные вещи?
— Сейчас странные вещи происходят ежедневно по всему земному шару. Что Вы имеете в виду, коллега?
— Кто жил у вас за стеной? Справа и слева? Припомните-ка, голубчик!
Я изобразил усердное воспоминание, тотчас сообразив, что им может быть известно.
— Справа — гостиная, там в плохую погоду спал полковник. Слева — пустая комната его дочери. Она никому не сдавалась.
— В этой «пустой» почти четыре месяца жил человек, которого мы разыскиваем, — меня ощупывали безжалостные глаза
— Нет, не слышал. — И в самом деле, я никогда не слышал за стеной звуков присутствия постороннего человека. Я исходил из того, что комната пуста, и не связывал звуки, которые до меня, возможно, и доходили, с закрытой комнатой. — Если вслушиваться, звуки в наших блочных домах ползут и с верхних, и с нижних этажей.
— Странно, — протянул Ефим Соломонович.
— Самое странное сейчас — как Вы это обнаружили?
— Да вот так и обнаружили. Можно сказать, случайно. Нагрянули, собрали у всех отпечатки пальцев. Мужик в мобильной лаборатории, проверявший дактилоскопию по компьютеру, чуть с ума не сошёл. И я не сразу поверил: во фишки!
— Где сейчас Мурзин? Что он говорит? Отпирается или признаёт?
— Ничего не говорит. Он всё отрицает. Потребовал повторного анализа. Мы его задержали, и сейчас идёт тотальный шмон не только в его квартире, но и во всём доме.
— Прошёл всего час с тех пор, как я вышел из квартиры, не верится!
— Мы, создатели этого мира, давно не доверяем его сигналам!..
Самым важным было — не дать повода к подозрению. Но что это значило, если я имел дело с алогичным сознанием оккультиста? Малейшее подозрение, и они могли перевернуть все служебные столы.
Вероятно, я промедлил больше допустимого.
— Пекелис, что тебя так озаботило?
В этот момент мне явилась хорошая мысль. Я даже чуть было не рассмеялся. Нет, что ни говорите, профессиональный работник моего направления должен всегда исходить из самого скверного: излишняя осторожность не повредит.
Я вспомнил, что у меня в кармане пиджака есть листок, на который переписаны все номера денежных купюр, полученных от американцев.
Я извлёк стопку визиток и среди них нашёл нужную бумажку. Протянул Ефиму Соломоновичу:
— Немедленно едем ко мне! В настенном чехольчике для одёжной щётки я держу некоторую сумму валюты. Как только мы убедимся, что деньги на месте, я поговорю с Мурзиным. Я его знаю как облупленного и быстро выверну наизнанку!..
Денежный аргумент убедил Ефима Соломоновича. Я это тотчас почувствовал. Подъехали к дому, поднялись на этаж. Там стояли омоновцы.
— Где следователи? — начальственно спросил Глобин.
— В квартире.
Вошли в квартиру. Проследовали в мою комнату, где два следователя снимали с полки книги и тщательно пролистовали страницы — что-то искали.
Я показал на белый матерчатый чехол, вещицу из 40-х или 50-х годов. Люди и тогда украшали свою нищую жизнь. Вот и этот застиранный чехол покрывала аляповатая вышивка из выцветших синих и красных квадратиков и ёлочек.
— Музейный экспонат, — брезгливо сказал Ефим Соломонович, осторожно извлекая щётку и запуская в чехол два пальца. — Пусто… Ты ничего не путаешь, Пекелис?
— Клянусь предками! Это были достойные люди!..
Ефим Соломонович тотчас же приказал следователям вывернуть карманы. Они было заартачились, но рослые омоновцы, которые прибыли с нами, подсказали им, что шутки могут окончиться плохо.