Завещание

Хейер Джорджетт

Когда в комнате появилась Ширли, неся поднос с чашками, он с восхищением отозвался о мантии из шкур королевского шакала, висевшей на стене над диваном. Он сказал, что один его друг привез подобную из Дурбана. Марк ответил, что в Дурбане в магазинах таких мантий полно, их в основном покупают туристы.

Ширли прервала их дружескую беседу, вежливо спросив у гостя, добавить ли ему в чай молоко и сахар. Эмберли переключил свое внимание на нее и, к ее досаде, начал обсуждать бал у Фонтейнов. Ее односложные ответы, казалось, нисколько его не

смущают. По его взгляду она поняла, что доставляет ему удовольствие своим явным раздражением, и постаралась скрыть его.

Когда чаепитие закончилось, она предложила Марку отнести поднос на кухню и, как только он вышел из комнаты, набросилась в открытую на Эмберли.

– Итак, что это? – спросился она.

– Что – что? – спросил в свою очередь Эмберли.

– Почему вы пришли? Вы ведь не думаете, что я поверила, будто вы пришли только для того, чтобы вернуть платок? Если же думаете, то принимаете меня за дуру!

– Вполне допускаю, – сказал он, улыбнувшись обезоруживающей улыбкой, чем вызвал ее ответную улыбку. Но она ее тотчас подавила.

– Не могу же я предполагать, что вы пришли для того, чтобы получить удовольствие от моей… малоприятной для вас компании!

Он рассмеялся.

– По крайней мере, у вас хорошая память, – сказал он.

– Я думаю, – сказала она, подчеркивая слова, – что вы самый грубый человек из тех, которых мне, к несчастью, приходилось встречать.

– В самом деле? А я было подумал, что вы разбираетесь в людях.

Она невольно засмеялась и поднялась.

– Вы – невыносимы! – сказала она и протянула ему руку.

Это было знаком вежливого выпроваживания гостя, и Эмберли поднялся с места, но руку ей не пожал. Ее рука опустилась, смешинки потухли в ее глазах, и она сказала резко:

– Мистер Эмберли!

– Да?

– Мое поведение вам кажется подозрительным, должно казаться, я вполне это осознаю. Но если это так, то почему вы не предоставите полиции иметь дело со мной?

Он покачал головой:

– Боюсь, вы переоцениваете интеллект нашего инспектора. Он, чего доброго, подведет вас под виселицу.

– Вы помогаете полиции расследовать это дело, не так ли? Только не надо это отрицать. Я знаю, что помогаете. И вы по-прежнему считаете, что я причастна к этому убийству. Так…

Он прервал ее:

– А разве вы непричастны, мисс Браун?

Она пристально посмотрела на него, лицо ее побледнело.

– Что вы имеете в виду?

– То, что сказал. В тот вечер вы шли встречаться с Даусоном.

– Нет!

– Не лгите. У него было что-то, что вы хотели получить. Именно поэтому он был убит. Вы оказались на месте встречи слишком поздно, мисс Браун.

– Это неправда! – сказала она хриплым голосом. – У вас нет доказательств!

– Они у меня будут, – пообещал он и взял свою шляпу. – Не надо смотреть на меня таким ничего не понимающим взглядом. Я не собираюсь вас ни о чем расспрашивать. Ту информацию, ради которой приходил, я получил. Остальное я довольно

скоро узнаю – без вашей помощи, в которой вы с таким отвращением мне отказали.

– Какую информацию? Что такое вы могли узнать, как воображаете?

– Подумайте сами, – сказал мистер Эмберли. – Большое спасибо за чай. До свидания!

ГЛАВА VII

Надежды мистера Эмберди провести вечер спокойно улетучились, когда в середине обеда ему позвонили. Сэр Хамфри дал строгий наказ слугам не докладывать о звонках тех, кто постоянно звонит во время обеда, потому что «уверены, что застанут того, кому они звонят». Поэтому он с нескрываемым раздражением спросил дворецкого, кто беспокоит их, и почему он не мог просто передать что-то.

Услышав, что звонит Бэзил Фонтейн, мистер Эмберли, искренне разделявший отношение дяди к подобным звонкам, сказал, что подойдет к телефону. Вернувшись через несколько минут в столовую, на вопрос Филисити, что нужно от него Фонтейну, Эмберли ответил, что Фонтейн просит приехать к нему после обеда.

– Зачем? – спросила Филисити.

– Вероятно, вспомнил что-то важное, – ответил Эмберли, накладывая в тарелку салат.

– Он просил, чтобы и я приехала?

– Нет.

– Мужлан! – сказала Филисити равнодушно.

Эмберли приехал в Нортон около половины десятого. Был прекрасный, ясный вечер. От особняка, залитого лунным светом, на землю ложились резко очерченные тени. Дом казался неприветливым, так как шторы на всех окнах были плотно задернуты и сквозь них не пробивалось ни одного лучика света.

Эмберли встретил Коллинз и проводил его в библиотеку, помещавшуюся в дальней комнате. Хозяин дома сидел один, поджидая его.

Фонтейн извинился за то, что выманил его из дома в столь поздний час, и в качестве оправдания сообщил, что только днем узнал от главного констебля, что Эмберли взялся помочь в расследовании убийства. Поэтому он решил, что Эмберли стоит кое-что узнать об умершем дворецком.

Он сразу замолчал, как только Коллинз вошел в библиотеку, неся поднос с кофейным прибором, и ни слова не сказал, пока лакей наливал Эмберли кофе. Однако казалось, он не возражал против того, чтобы Коллинз был в курсе беседы, поскольку сказал, беря с подноса шарообразную рюмку ликера:

– Я говорил с Коллинзом о том, что собираюсь вам рассказать, но, к сожалению, он мало чем может помочь нам. Я все же надеюсь, что он знает о нем больше, чем я. Он сказал мне, что Даусон редко упоминал о своих делах в разговорах со слугами.

Эмберли взглянул на бесстрастное выражение лица лакея.

– У вас не создавалось впечатление, что он что-то скрывает?

Ровным, без выражения голосом Коллинз ответил:

– Нет, сэр. Но боюсь судить об этом, мы не были очень дружны.

– Говоря о том, что вы не были очень дружны, не имеете ли вы в виду, что оба недолюбливали друг друга?