Завещаю вам жизнь.
Шрифт:
— Отто Крамер! Вы!
Я боролся вместе с товарищами. У нас одни мысли и одни желания!
Она смотрела на троих людей, изможденных, измученых и все же не сломленных, не покорившихся, бросивших вызов смерти, чтобы сказать последнее желании о котором они думали всю жизнь.
О, как она завидовала им, их праву сказать истину, их праву выразить презрение этому суду, этим судьям и этим свидетелям!
С каким облегчением, с какой радостью она сказала бы то же самое, так же открыто и так же беспощадно!
Она
У нее задрожали руки. Пришлось вцепиться пальцами в лацканы жакета.
Нет.
Если палачи услышат правду, они вернут ее в камеру. Они начнут допытываться, кто же ее настоящие друзья...
Во рту стало сухо. Она хотела, но не могла облизать спекшиеся губы.
Только одно она позволила себе — кивнуть Маргарет, оглянувшейся на других подсудимых.
Кажется, Маргарет удивилась. Ну что ж...
Наступила очередь фон Топпенау.
Охране пришлось поддерживать его.
— Я... я раскаиваюсь... — еле слышно проговорил фон Топпенау. — Я был жертвой... Шантаж... Растерянность ... Я прошу... учесть... Я чистосердечно...
Он зарыдал.
Ему подали воды.
Держать стакан он не мог.
— Я все признаю... — договорил граф. — Я надеюсь еще принести пользу государству... Ради детей...
Он шевельнул губами, словно пытаясь сказать еще что-то, но никто не услышал его слов, а Топпенау повис всей тяжестью на руках охраны, и его опустили на стул.
На скамьях эсэсовцев возник смешок — словно вздох облегчения вырвался.
" Инга Штраух!
– провозгласил председатель. Она встала, не чувствуя тела.
Вот и наступил самый тяжелый час.
Приготовленные слова возникли в памяти, трудно было лишь произнести их...
— Я полностью подтверждаю данные мною ранее показания, — услышала она свой отчетливый голос.
– Я раскаиваюсь в слабости, побудившей к ошибкам». Но я повторяю, что не совершила ничего, что было бы направлено во вред моему народу. Требуя моей казни, прокурор требует свершения несправедливости.
Все лица повернулись к ней.
— Я вас не понимаю! — сказал председатель суда. — Признавая свою вину, вы просите о снисхождении? Так?
Она глубоко вздохнула.
Все-таки сил сказать продуманное не хватило! Она не могла, не могла разыгрывать из себя сломленную и кающуюся!
— Я повторяю, — сказала она.
– Я не совершила ничего плохого. Требуя моей казни, прокурор требует свершения несправедливости.
И отступила от барьера, села. В зале возник шепоток.
Председатель совещался с членами суда. Те пожимали плечами, кивали.
— Суд удаляется на совещание!
– объявил председатель и поднялся первым, словно
...Приговор объявили через два часа.
Суд находил вину обвиняемых доказанной и присуждал всех к смертной казни.
Они выслушали приговор стоя. Топпенау упал в Обморок.
Она повернула голову к товарищам. Они тоже смотрели на нее.
Ее повели не в камеру, а в какую-то комнату, пустую и маленькую, где находился только один табурет.Приказали сесть на табурет.
Появился небольшого роста человек в арестантском халате, суетливый, с испуганными глазами. Достал из кармана машинку для стрижки волос, приблизился со спины, и она ощутила прикосновение холодного металла к затылку.
Увидела, как падают на пол локоны.
Тюремный парикмахер, взятый из заключенных, нервничал. Машинка в его руке дергалась, причиняла боль.
— Аккуратней! — попросила она.
Рука парикмахера задержалась. Он засопел. Однако достриг уже без боли.
Явилась надзирательница с косынкой и серым балахоном.
— Переоденься, — приказала она.
Ни охранники, ни надзирательница не глядели ей в глаза. Отворачивались.
Она сняла полосатый халат, положила на табурет, натянула неудобный балахон.
— Повяжи голову, — приказала надзирательница. Она повязала голову.
Надзирательница забрала халат и ушла.
— Идите! — сказал один из охранников, пожилой и щуплый. Он и отпер дверь новой камеры.
В камере не было стола. Только голая койка. Она поправила косынку, поежилась: при стрижке волосы попали на тело и покалывали. Хотелось спать. Безумно хотелось спать.
— Увести осужденных! — торопливо сказал председатель суда, собирая бумаги.
Закрыла глаза, прислонилась к холодной стене. Вот и все.
Она сделала все, что могла. И может спать... Но ее мужеству предстояло еще одно испытание- В десятом часу ночи камеру открыли два эсэсозца.
— Выходите! — приказал один из них.
У говорившего был чин оберштурмбаннфюрера. Эсэсовцы повели ее в другое крыло тюрьмы. Железные решетки распахивали перед ними, не требуя пропусков. На втором этаже оказался коридор, вы стланный красной ковровой дорожкой. Дверей в корило ре было немного, все высокие, из темного дуба, с тяжелыми медными ручками.
Эсэсовцы отворили одну из этих дверей:
— Входите.
В большой, застланной ковром приемной ждала женщина в черном мундире. Она оглядела Ингу Штраух и скрылась за коричневой дверью тамбура. Через минуту появилась вновь.
— Фрейлейн Штраух, пожалуйста. Подождала, пока Инга войдет в тамбур, осторожно притворила за ней дверь.
За порогом тамбура в глаза ударил свет роскошной люстры, играющий в полированных поверхностях столов и книжных шкафов, в плитках паркета, в позолоте багетов.