Завет вечности. В поисках библейских манускриптов

Дойель Лео

Шехтер, который так никогда и не акклиматизировался в условиях германской культурной среды, неодобрительно смотрел на процветавшую тогда школу «Высшей критики» с ее скептическим подходом к изучению Ветхого Завета. Ему претили националистическое высокомерие и воинственность эры Бисмарка, и он был глубоко

310

уязвлен антииудейской позицией, занимаемой германскими исследователями, такими, как Гарнак, Вебер и Делич, которые очерняли еврейскую этику и отрицали ветхозаветные корни христианства. Уже во времена Шехтера Поль де Лагард, знаменитый теолог и ориенталист из Гёттингена, переплел все свои книги в свиную кожу, чтобы «уберечь их от прикосновения грязных еврейских рук», а Гуго Винклер, выдающийся семитолог, получавший щедрые пожертвования от попечителей-евреев, позволял себе антисемитские высказывания, одновременно превознося аккадцев, вавилонян и финикийцев как пионеров

цивилизации. Академическая Германия, как писал Шехтер,— это заповедник «ученых-зануд, которые со всей серьезностью обсуждают вопрос, имеется ли у семита душа или нет»[40]. Он вспоминал, как некогда подвергался травле со стороны мальчишек-христиан, но гораздо большее негодование вызывали в нем слепой фанатизм и высокомерие того, что он именовал «высшим антисемитизмом», который «сжигает душу, хотя и не приносит вреда телу».

К Англии и всему англосаксонскому миру вообще Шехтер в течение всей своей жизни питал самые теплые чувства. Он также был уверен, что в будущем иудаизм обретет для себя центр тяжести в Америке. По этой и по целому ряду других причин он оставил милые его сердцу академические рощи Кембриджа, чтобы провести последние двенадцать лет жизни на посту президента Еврейской теологической семинарии в Нью-Йорке. Англия привлекала его к себе не только благодаря демократическим идеалам ее народа и относительной свободе лидеров ее ученого мира от антисемитских предрассудков, но также благодаря чудесным собраниям

311

древнееврейских рукописей. В течение первых лет его жизни там он постоянно работал в Британском музее и Бодлеанской библиотеке. В Англии Шехтер приступил к серьезной научной деятельности, результатом которой явились критические издания ряда древних текстов. В 1890 г. он был назначен преподавателем, а в 1892 г. — руководителем курса по изучению Талмуда при Кембриджском университете. Два года спустя университет направил его в Италию для изучения древнееврейских рукописей. Длительное пребывание в Италии и знакомство с ее архивными материалами стало для него источником постоянного вдохновения. Шехтеру повезло более, чем Ранке и Тишендорфу: ему был предоставлен свободный доступ к ватиканским собраниям рукописей.

В ходе предпринятого им исследования Саадии и подготовки к изданию талмудического сочинения «Абот де рабби Натан» Шехтер заинтересовался второканонической Книгой премудрости Иисуса Бен Сиры (или Бен Сираха, сына Сирахова) — книгой, которая до того времени встречалась лишь в крайне неудовлетворительных переводах. Его длительную и совершенно необычную для исследователя-еврея увлеченность неканонической литературой подтверждает обширная статья в «Джуиш Квотерли Ревью» за 1891 г.; в ней он рассматривает древнееврейские цитаты из Премудрости, встречающиеся в талмудических текстах. Он был теперь полностью подготовлен к тому, что ждало его впереди. Вероятно, никто другой из ученых-гебраистов его времени не был достаточно компетентен, чтобы опознать неожиданно появившийся древнееврейский фрагмент из Премудрости Иисуса Бен Сиры.

Вскоре после того, как А. Льюис и М. Гибсон приняли решение привлечь к работе Шехтера, А. Льюис неожиданно встретила его на королевском параде в Кембридже

312

и сообщила ему о рукописях, которые она хотела ему показать Затем она продолжила свое хождение по магазинам за покупками, а когда вернулась домой, то застала Шехтера уже за работой, тщательно изучающим фрагменты рукописей, разложенные на ее обеденном столе. Он поднял вверх большой лист пергамена и сказал: «Это часть иерусалимского Талмуда, который очень редок; могу я взять ее у вас?» А. Льюис немедленно дала согласие. Затем он стал пристально рассматривать грязный, изорванный клочок бумаги; бумага как писчий материал с точки зрения палеографии была довольно поздним нововведением, и потому обе дамы относились к ней без особого уважения. «Кто из ученых еще три года назад, — позднее писала А. Льюис, — придавал хоть какое-нибудь значение древнееврейскому тексту на бумаге?» Шехтер же, напротив, был сразу же поражен отрывком. У него было предчувствие, что отрывок мог оказаться древнееврейским текстом «Премудрости», который в течение почти тысячи лет считался утраченным, но он не мог проверить этого на месте, поскольку в издании Библии, имевшемся дома у А. Льюис, отсутствовали апокрифические книги. Шехтер попросил у нее разрешения захватить документ с собой для идентификации. Не без оттенка скептицизма она выразила свое согласие словами: «Г-жа Гибсон и я будем только счастливы, если вы сочтете его достойным опубликования». Затем он поспешил в Кембриджскую библиотеку и оттуда послал ей записку во второй половине того же дня, 13 мая 1896 г.· «Я полагаю, у нас есть основания поздравить себя. Ибо фрагмент,

который я взял с собой, является частью древнееврейского оригинала „Премудрости". Подобная вещь обнаружена впервые. Пожалуйста, не говорите пока об этом — до завтра. Я приду к Вам завтра около одиннадцати пополудни (sic!), и мы с Вами все обсудим, в част-

313

ности и то, как предать это гласности. В спешке и величайшем волнении, искренне Ваш С. Шехтер».

А. Льюис предстояло вскоре узнать, что от возбуждения Шехтер не только перепутал утренние часы с послеполуденными, но и, несмотря на указания, посланные дамам, ошеломлял своей радостной новостью первых попавшихся людей, встреченных им в библиотеке. Затем, вернувшись к своей жене, он едва мог совладать со своим восторженным настроением. Будучи, в сущности, человеком скромным, но порывистым до крайности, он приветствовал ее следующим образом: «Пока живет Библия, не умрет и мое имя. А теперь телеграфируй г-же Льюис и г-же Гибсон, чтобы пришли немедленно». Дамы получили телеграмму раньше письма и немедленно отправились к Шехтеру в его скромный домик в отнюдь не фешенебельной части Кембриджа. Там было решено, что г-жа Льюис оповестит «Атенеум» и Академию о находке, представив сведения о размере листа, стиле письма и прочие подробности.

А. Льюис «с особой радостью и удовлетворением» размышляла о том, что обстоятельствами открытия воздается наконец-то по заслугам Бен Сире, древнееврейскому автору «Премудрости». Он был женоненавистником, и ни одна женщина — ни Дебора, ни Руфь, ни Юдифь — не фигурирует в его прославленном каталоге древнееврейских героев. В широко известных строках он возносил хвалы исключительно «знаменитым мужам». Одно из его изречений, собственно говоря, прямо гласит: «Греховность мужчины лучше, чем добродетель женщины». И вот теперь, с ликованием отмечала А. Льюис, подлинный текст его труда «попал в руки европейского исследователя, можно сказать — исследователя одной с ним нации, благодаря усилиям двух женщин».

314

Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, сохранившаяся лишь в версиях на других языках, а не в древнееврейском оригинале, была впервые переведена на греческий внуком автора, который в своем предисловии открыто признавал трудность поставленной им перед собой задачи. В течение длительного времени существовало подозрение, что он не был квалифицированным переводчиком, что он неправильно понял и значительно исказил смысл некоторых мест оригинала и что он позволял себе недопустимые вольности в обращении с текстом. В 1895 г., всего за год до открытия Шехтера, когда специалисты, пересматривавшие «Утвержденную версию Библии», опубликовали свой новый перевод второканонических книг, они с сожалением констатировали в предисловии к «Премудрости», что, хотя «тексту было уделено значительное внимание, все же материал для его исправления был недостаточен». Теперь же новое открытие, к счастью, делало эти сожаления безосновательными.

С «Премудростью» произошло то же, что и с «Диатессароном» в исследовании Нового Завета: на нем сфокусировались основные теоретические дискуссии специалистов по Ветхому Завету в последние годы XIX в. Прежде всего это была одна из апокрифических книг, о которой было доподлинно известно, что первоначально она была написана на древнееврейском. Святой Иероним упоминает, что он видел исконный древнееврейский текст этой книги — Hebraicum reperi. И, очевидно, Саадия, глава вавилонской раввинской школы X в., был с ней знаком. Но уже Маймонид о ней не знал.

Кроме того, среди всех ветхозаветных и апокрифических книг это сочинение обладало наиболее достоверно установленным авторством и могло быть вполне надежно датировано. «Премудрость» часто цитировалась

315

в работах тех представителей школы «высшей критики», которые верили, что и большая часть Ветхого Завета была создана примерно в одно с ним время. Теперь, если можно было доказать, что древнееврейский язык этого произведения имеет лишь поверхностное сходство с языком канонических книг, то тезис об эллинистическом происхождении книг Ветхого Завета не выдерживал критики. Далее, если оригинал «Премудрости», написанный примерно в 200 г. до н. э., если не раньше, уже содержал цитаты из Псалмов, то вся гипотеза о маккавейском происхождении Псалмов — где-то после 160 г. до н. э. — улетучилась бы. Именно по этой причине, и в особенности если бы удалось доказать, что многие черты языка Бен Сиры характерны для раввинской литературы, должно было, следовательно, стать ясным, что «между „Премудростью" и книгами Ветхого Завета должны лежать столетия или, лучше сказать, должны лежать, как правило, пучина пленения, могила древнего еврейского языка и старого Израиля, а также колыбель нового еврейского языка и нового Израиля».