Зависть как повод для нежности
Шрифт:
– Ну а что ты смотришь так?
– Обыкновенно я смотрю. Присматриваюсь к натуре. Имей в виду, рисовать придется несколько дней, а то и недель. Я не из тех, кто за пять минут достигает эффекта сходства, и все такое. Я рисую надолго и не тороплюсь. А ты?
– Да вот. Живот растет…
– Думаю, мы справимся быстрее.
Какое галантное объяснение в любви, не правда ли? А ведь это были Галя и Алексей, пастушка и пьяница, можно сказать, а не английские лорды на конной прогулке. На самом деле Маркин понимал, что пока Сема живет у него, Галка никуда не денется, но в любой
Лучше всего на женщину действуют прямые комплименты. Когда ей говорят, какие у нее замечательные волосы, глаза, рисунок губ. У художника преимущества – он не говорит, но может так изобразить и так долго любоваться, что модель почувствует себя Мадонной. А Галю ведь не очень баловали вниманием и комплиментами. Поэтому на нее это так легко подействовало.
Лишь через пару дней они с мальчиком поехали к дому его родителей, походили вокруг – тихо, темно, только собака залаяла у соседей за глухим забором. Дом молчал. Поскольку Семин отец мог еще не вернуться с работы, а мать – не прилететь из отпуска, то ничего странного.
– Знаешь, мы с Семой все-таки зайдем внутрь, посмотрим, что там. А ты оставайся настороже. Не хотелось бы встречаться с папиком…
Алексей кивнул. Женская и детская тени пронеслись по стене дома, освещаемого со стороны сада, на ходу меняя конфигурации.
Войдя, Галя включила свет, огляделась – тихо. Посмотрела направо, налево, как при переходе улицы. Никого. Прошла в глубь гостиной, поднялась на второй этаж, спустилась обратно. Все, как обычно.
Сема протянул ей лист бумаги. Это была записка, которую она оставила Наде. Такое впечатление, что ее никто не трогал, а значит, не читал. Вот оно что! Этот мерзавец просто не ночевал дома. И не отвечал на звонки какой-то там няньки. Он бросил все и рванул со своим приятелем в какой-нибудь Лас-Вегас или Лос-Анджелес, где там столица гей-движения?
Галя решила не задерживаться, от греха подальше. Взяла мальчика за руку и вышла, оставив записку на столе.
– Можно возвращаться. Ты не поверишь, в доме все так, как мы и оставили, – сообщила она. – Они ведут себя как ни в чем не бывало, никто даже не заметил нашего отсутствия. Оба ушли в отрыв. Думают, что если уж ребенок с няней, то нечего отказывать себе в удовольствии, прерывать отпуск. Пока жены нет, Антон наслаждается жизнью. А узнав, что муж уехал отдыхать, и Надя не торопится. Даже поговорить со мной не считают нужным.
Галина возмущалась, Маркин ее успокаивал:
– Ну что ты кипятишься? Может, оно и к лучшему? Вернутся, куда они денутся? Бросить ребенка – это одно, а дом – другое. Поживите пока у меня.
– Она работу мне обещала найти. Я из-за этого и пошла к ней в няни. А теперь они могут вообще не заплатить. И на работу я устроиться не могу.
– Живите у меня сколько хотите. Тесновато, зато весело. А там расширимся, – уговаривал Алексей. – Не нужно тебе к ним возвращаться –
Галя благодарно улыбнулась, но успокоиться не могла. Странная, непонятная история. Отъехав от дома, вздохнула с облегчением. Неприятный дом, что-то в нем было зловещее, нелепое – то ли его размеры, несопоставимые с размерами человеческого тела, то ли тревожная цветовая гамма. Такой неуютный дом обжить душевных сил не хватит, не удастся вдохнуть в него жизнь. В таком доме можно только умереть…
Но прошло еще несколько дней, а никто так и не позвонил. Галя и Сема рисовали, перебрасываясь короткими фразами по-английски. Маркин стал за ними повторять, то ли передразнивая, то ли учась.
– Да ты уже говоришь как настоящий американец! Да, Сема? – подбадривала художника Галя.
– Good for you! – хвалил его Сема. Ему нравилось быть учителем у взрослого дяди.
Сема стал говорить чаще и настойчивее, требуя, чтобы Леша повторял фразы за ним. Безусловно, у него из всей компании было самое чистое произношение.
– Я не могу ему отказать. Закрой уши, Галя, я стесняюсь, – просил иногда Маркин.
– Да ладно уж. Я про тебя и не такое знаю…
Когда Алексей отлучался в магазин, она бежала к своему портрету, чтобы полюбоваться, убедиться, что он ее любит. Теперь для нее это было важно. Женщины сходят с ума от тех возможностей, которые им предоставляет мужчина.В Леше теперь была вся ее жизнь, с детьми, фантазиями, любовью, работой, домом… Какая все-таки хорошая ей досталась судьба.
Вечером он привез откуда-то старый телевизор и включил его для Семы. Маркин был против телевизоров и компьютеров для детей, но тут дело такое… Галя сказала: «Нужно поддерживать языковую среду». Телевизор был источником полноценного английского языка в доме. Переключая каналы, Леша с удивлением и радостью обнаружил большое количество иностранных слов у себя в пассиве. Раньше они ему были не нужны, а сейчас он радовался каждому английскому слову, смысл которого вспоминал.
Передавали «Новости Сиэтла». Как всегда, они начинались с погоды. Это в России самую важную для обывателя информацию, надевать галоши или нет, передают под конец программы. А в Америке пекутся, чтобы каждому гражданину было, как это они говорят, комфортно. В России комфортными были только диваны. Может, диваны и приобрели в свое время такое значение в общественной и частной жизни россиян только потому, что долго оставались единственным комфортным местом в жизни человека? Особенно если лечь и закрыть глаза: лежачего не бьют!
Погода как погода, утром дождь, вечером солнце, как всегда в Сиэтле. Потом пошли пожары, ДТП – так, по мелочи. Но когда диктор произнес «мистер Рискин», Маркин припал к экрану. Он четко услышал фамилию Семиного отца в комментарии к изображению пылающего дома. Леша взглянул на мальчика. Тот смотрел репортаж наполненными ужасом глазами. Художник прижал его к себе, обернулся и позвал Галю. Та с упоением счастливой женщины готовила дежурный борщ и испугалась так, что уронила ложку в кастрюлю.