Зависть кукушки
Шрифт:
– Вот как! – Она помолчала, а потом, как будто подводя черту под прежним разговором, заговорила другим тоном и даже слегка улыбнулась, показав безупречные фарфоровые зубы:
– Милочка, я хотела бы вас попросить… Вы не могли бы помочь нам на кухне? Мы не успеваем…
Надо же! Оказывается, в этом пафосном доме все как у других. Это мне привычно: куда не придешь в гости, тебя сразу ведут на кухню, и ты начинаешь спешно строгать последние салаты или раскладывать последние закуски!
– Конечно, я помогу, – улыбнулась я. – С удовольствием.
Я шла за
Когда мы наконец добрались до кухни, я застыла в недоумении. Я ожидала увидеть стайку хлопочущих женщин, тех самых «мы», которые «не успевали», но кухня была пуста. Только у стены, за маленьким столиком, сидела толстая, распаренная кухарка в белом колпаке и переднике и пила чай. На плите в кастрюле тихонько кипело какое-то варево, да на разделочном столе, на деревянной дощечке лежала большая неочищенная луковица.
При виде хозяйки кухарка суетливо вскочила, поперхнувшись чаем.
– Настя, – громко сказала хозяйка, – девушка вам поможет. Дайте ей какую-нибудь работу!
И ушла, даже не взглянув на меня. А я осталась стоять посреди кухни, ничего не понимая. Было очевидно, что никакая моя помощь здесь не требовалась. Меня просто выставили из гостиной, показав мне мое место. И как теперь быть? Оскорбиться, развернуться, гордо уйти? А Сергей? Я поставлю его в неловкое положение…
А вдруг это розыгрыш такой? Хамский, дешевый, но некоторые любят шутить именно так. Сейчас ворвутся и закричат: «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера!»
Нет, не может быть, этого можно ожидать от молодого болвана, но не от пожилой светской дамы…
А может, это проверка? Ну тест такой, вроде горошины, которую подложили андерсоновской принцессе? Смогу ли я с достоинством выпутаться из унизительной ситуации?
– Чего встала «руки в брюки»! – прервала мои мысли кухарка Настя. – Вон лук почисть да порежь!
Я посмотрела на нее. В ее глазах плескалась мстительная радость зависимого человека, который получил возможность унизить другого.
– Чего стоишь-то?! – наддала она. – Маникюра жалко?
Маникюра было жалко. Было жалко себя, своих стараний, своего дурацкого волнения и дурацких доверчивых надежд, с которыми я шла в этот дом. Жалко тетю Женю, которая брызгала меня французскими духами, свою мамулю, наивно одарившую меня чужестранным имечком, даже своего коричневого костюма было жалко. Сейчас заплачу, поняла я.
Настя с жадным интересом смотрела на меня. Нет, не заплачу, решила я, шагнула вперед, взяла со стола нож и одним движением разрубила луковицу пополам.
Я безжалостно кромсала луковицу, шелуха летела во все стороны, липла к одежде. Луковица оказалась «злой», ядреный луковый дух витал вокруг меня, смешивался с ароматом французских духов, щипал глаза. Сейчас потекут слезы, размажется тушь, и я стану
И тут в кухне появился Сергей.
Он сразу все понял по моему лицу. Шагнул ко мне, отобрал у меня нож, подхватил под локти и почти поднес к раковине. Открыл кран и сунул мои руки под струю воды. Я дернулась – в раковине стоял большой дуршлаг с вымытым виноградом, вода с моих рук текла прямо на него. Но Сергей держал меня крепко. Он тщательно отмыл мои руки, закрыл кран и, поискав глазами, шагнул к толстухе, стоявшей, разинув рот, и снял с ее плеча полотенце, затем вытер мои руки, повесил полотенце обратно на плечо остолбеневшей кухарки, крепко взял меня за руку и вывел из кухни. Все это он проделал молча, не сказав ни слова.
Мы вернулись в гостиную. Сергей, лавируя среди гостей, подвел меня к высокому, худощавому мужчине средних лет и представил:
– Папа, это Груня. Груня, это мой отец, Петр Владимирович.
Сережин отец понравился мне: симпатичный мужчина. С Сергеем они были похожи только ростом и глазами. У Петра Владимировича были светлые волосы с сединой и другой тип лица. Он был приветлив и искренне дружелюбен, я это чувствовала. А еще он сказал, что ему очень хочется посмотреть мои картины – Сергей рассказывал ему, как здорово я рисую. Мы немного поболтали с ним и его женой Натальей, которая подошла к нам, отделившись от «карамельной» толпы. Я пригласила их к нам в гости, и мы условились созвониться в ближайшее время.
После этого разговора я немного расслабилась, успокоилась и стала разглядывать гостей: они стояли и сидели группами и поодиночке, разговаривали, у некоторых в руках были бокалы. Мужчина в черном костюме с бабочкой катал по залу передвижной столик с напитками.
Виновники торжества – Сережина кузина Лера и ее жених – откровенно скучали и ждали окончания вечера. Их родители держались вместе и что-то озабоченно обсуждали, наверняка предсвадебные дела.
Неподалеку от нас в кресле сидел полноватый, обрюзгший мужчина с нездоровым красным лицом. Он явно чувствовал себя плохо, непрерывно пил минералку со льдом и вытирал платком мокрое от пота лицо. Сергей сказал, что это старший брат Леры Евгений, у него действительно проблемы со здоровьем. Я не стала уточнять какие.
Мое внимание также привлекла пожилая дама, сидевшая в кресле у противоположной стены. Она показалась мне странной, а приглядевшись, я поняла, в чем дело. Платье и туфли у нее были такого же цвета и фасона, как у Нины Владимировны Лавровой, седые волосы так же подстрижены и уложены, на лице такой же макияж, и даже золотой медальон на шее был точной копией того, который я видела у Нины Владимировны. Однако, в отличие от подтянутой, моложавой Лавровой, эта дама выглядела откровенно старой, расплывшейся и морщинистой. Словом, это было какое-то кривозеркальное отражение Сережиной бабки.