Зависть
Шрифт:
Генри, который за секунду до этого надеялся избежать отцовского гнева, после этих слов почувствовал холодок страха. Уильям Шунмейкер всю жизнь был безжалостным дельцом, унаследовавшим состояние и многократно приумножившим его, но недавно решил, что желает ещё больше прославить свое имя, и с этой целью подался в политику. Он полагал, что достоин стать мэром, и из-за этого как никогда прежде выступал против развращенности сына и ограничивал его кутежи всякий раз, когда был в силах это сделать. Новые устремления заставили его угрожать
— О?
Существовало крайне мало предметов для разговора, о которых Генри говорил менее охотно, чем о политических целях отца.
— Да. Партия развития семьи нуждается в кандидате для представления её интересов на выборах мэра, и похоже, что наши убеждения во многом сходятся.
— Например, какие? — иронично спросил Генри.
Он не осмеливался и не обладал достаточной силой духа, чтобы высказать отцу очевидную абсурдность этого плана. Ведь многие люди, голосующие за партию развития семьи, также, к несчастью, жили в арендуемых квартирах, принадлежащих компании Шунмейкеров, и просили предоставить им отопление и горячую воду, но в этих просьбах им было отказано.
— Ну, в науке и инновациях, — нетерпеливо ответил отец. — В развитии общества и миссии человечества сделать этот мир лучше. И, конечно же, в основополагающей радости семьи, как смысла жизни каждого человека.
Генри усмехнулся в кулак и отвернулся к окну. Тем не менее, ему не удалось в достаточной степени скрыть свое мнение о словах отца — он понял это по тому, как старик маячил за его спиной.
— Полагаю, ты усомнился в моей самоотдаче семье? — внезапно тон старшего Шунмейкера изменился и теперь был полон ярости. — В таком случае, ты ничего не знаешь.
— Я-то знаю… — начал Генри, но осекся.
Он даже не был уверен, что именно хотел сказать.
— Закрой рот, Генри. Все равно твое мнение обо мне, как и мое о тебе, ничего не значит. Но то, что видят в нас обоих жители великого города, имеет огромное значение. Видят ли они семью пользующихся дурной репутацией беспечных особ или же целеустремленных людей дела, которым необходимо кормить жен и детей?
— У меня нет детей, — произнес Генри.
И сейчас ему это казалось редкостной удачей.
Физическое недомогание теперь накатывало на него волнами, и на секунду прилив пошёл на спад, когда Генри подумал о единственной ответственности, от которой пока ещё был свободен.
— Нет, — жестоко рассмеялся отец. — И не будет, если ты продолжишь спать на диване. Я узнал у прислуги, что ты каждое утро просыпаешься здесь. Неужели ты и вправду?…
— Нет, — Генри посмотрел на отца и увидел на его лице ужасную смесь изумления, ярости и отрицания.
Старший и младший Шунмейкеры долго смотрели в глаза друг другу, и по их лицам читались невысказанные тирады.
— Итак, — продолжил старший Шунмейкер более миролюбивым тоном, нежели несколько
— Папа, я не думаю…
— Я не помешала?
Мужчины повернулись к боковой двери, соединяющей спальню с кабинетом. В проеме стояла Пенелопа, одетая в гофрированную юбку в бело-голубую клетку и рубашку из кремового шифона с высоким воротником-стойкой. Темные волосы, блестящие и шелковистые, были убраны в высокую прическу, открывающую гладкий лоб. Лицемерное выражение беспокойства на её лице сменилось льстивой улыбкой, когда Пенелопа поклонилась.
— Доброе утро, мистер Шунмейкер.
— Доброе утро, Пенелопа.
— Простите, что прервала вашу беседу, — продолжила она медовым голоском хорошей девочки, которой совершенно не являлась. — Но я только что получила приглашение явиться в дом Холландов на завтрак в это воскресенье. Мы должны пойти ради нашей дорогой Элизабет, и показать ей, что между нами нет неловкости. Она поймет, конечно, что наш союз с Генри изначально был верным, и что наша любовь к ней никак не уменьшилась из-за того, что она едва не заняла мое место…
Жесткое «нет» уже готово было сорваться с губ Генри, как всегда, когда он беседовал с женой, и он не был уверен, что для него более отвратительно: смотреть, как отец и Пенелопа улыбаются друг другу, или мысль о появлении в доме Холландов в качестве женатого человека. Генри довольно убедительно объяснил свой поступок, но до сих пор не получил ни единого знака, что Диана вообще читала его письма. Но он продолжал писать ей, потому что не знал, что ещё мог сделать, и именно поэтому сейчас опустил голову.
— Мы с Тедди наметили поездку в Палм-Бич, чтобы погреться на солнышке и порыбачить. Мы уезжаем во вторник, и до этого дня у меня почти нет времени на светские рауты…
— Я не знала, что ты едешь в Палм-Бич, — резко ответила Пенелопа.
— Это было неожиданное решение, — сбивчиво извинился он. Генри знал, что Пенелопа с укоризной смотрит на него, но не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. — Вот почему ещё столько всего необходимо сделать… — пробормотал он, смотря на свои колени.
— В таком случае, — сказала Пенелопа, уперев руку в бедро, — я соберу твой багаж и необходимые в дороге вещи, и закажу себе билет, чтобы позаботиться о тебе в Палм-Бич.
Генри не был уверен, что отразилось на его лице, когда он услышал этот приговор, но Пенелопа ответила взглядом, полным торжествующего удовлетворения.
— Я также приглашу поехать с нами одну из своих подруг, — решила она самостоятельно.
— Хорошо, — ввернул отец Генри, тем самым показывая, что вопрос решен.