Завод войны
Шрифт:
Я послушался, отметив на ходу, что дравшиеся «моллюски» быстро потеряли интерес друг к другу и просто разбрелись в стороны. Шагая к котофицированной женщине, я чуть замешкался, чтобы бросить взгляд на свой манжетон, который не перенастраивал с момента весьма бурной встречи с Глорией Маркхэм на Масаде. Потом опять посмотрел на «кошечку». Она была великолепна. Мой внутренний скотский разум расхохотался, напомнив, что сразу–то я ничего и не заметил.
— Какого черта тут происходит? — спросил я женщину, когда подошел.
— Минуточку.
Она подняла
Я обернулся. Женщина — «моллюск» была близко, она напряженно смотрела на меня, словно пытаясь что–то вычислить. Миг — и она, сморщившись от боли, хлопнула себя ладонью по бронированной голове. Потом рука ее упала. Женщина снова выглядела вялой, заторможенной. Отвернувшись, она зашаркала прочь.
— Идем, — позвала «кошечка». — Пусть Трент тебе объясняет.
— Конечно.
Мне оставалось лишь восхищаться формой ее спины и ягодиц. Вздыхая, я поспешил следом, пытаясь мыслить как взрослый, а не как переполненный гормонами подросток. Однако женщина представляла собой проблему. В Государстве, даже в мое время, еще до войны, каждому давалась возможность выбрать себе любую внешность. Большинство, естественно, захотели стать красивыми. Но годы шли, красота приелась, и основа физического влечения перешла совсем в иную плоскость, опираясь на трудноопределимые ощущения и мелочи. Или моя реакция на эту женщину каким–то образом связана с Шил Глассер, «кошечкой», которую я встретил сразу после воскрешения из мемпланта? Нет, дело не в этом, а вот в чем — я просто не представлял. Эта женщина была красива — кто сейчас не был красив? — но обладала чем–то еще, чем–то, от чего просто горло перехватывало.
Она провела меня по лагерю, где то и дело разыгрывались сцены, подобные той, которой я только что был свидетелем. Кое–как приведя сознание в более или менее уравновешенное состояние, я изучал все вокруг, вспоминая слова Свёрла. Я видел людей — «моллюсков», страдающих от плохо проведенных операций по трансформации, которые в конечном счете наверняка убьют их, как Врита — «моллюска», продавшего мне Флейта. Здесь явно шли бои — повсюду валялись расчлененные трупы. Один принадлежал совершенно обычному мужчине, его оторванная голова лежала в нескольких метрах от тела.
«Кошечка» показала на человека:
— Он думал, в одиночку справится лучше.
— Что ж, полагаю, он ошибся, — пробормотал я.
— Ошиблись и двое других, оставшись в клетке, где нас держали. Хотя Райдер Коул уцелел. — Она посмотрела на меня — как будто впервые увидев по–настоящему. — Подозреваю, вырубив его, Трент спас ему жизнь.
Меня всегда раздражало, когда со мной говорили о чем–то, что, с точки зрения собеседника, должно быть для меня очевидным, в то время как я совершенно не представлял, о чем, собственно, речь. Или она пытается таким образом наладить со мной отношения? Рассерженный, я отмел эту мысль и решил ни о чем больше не спрашивать.
Наконец котофицированная
— Сепия, — сказала она.
Это прозвучало как пароль, хотя, очевидно, паролем не являлось.
Дверь открыла испуганная женщина с коротко остриженными светлыми волосами и, впустив нас, быстро захлопнула створку. Трента Собеля я нашел сидевшим за пультом в некоем подобии капитанского святилища. Выглядел он усталым и побежденным. Меж тем «кошечка» и та, другая женщина ушли. Значит, «кошку» зовут Сепия.
— Торвальд Спир. — Трент поднялся мне навстречу. — Следовало бы тебя убить.
Он пожал плечами, тряхнул головой и привычным жестом потянул руку к серьге.
— Трент Собель, — кивнул я, — ты, вижу, попал в необычную ситуацию, и мне сказали, тебе может понадобиться моя помощь.
Он посмотрел на что–то возле помоста в центре святилища — на то, что я сперва принял за сломанный прибор. Потом я понял: передо мной огромный скелетоподобный голем в какой–то органической на вид оболочке. Он сидел на полу, свесив голову между коленей. Я глубоко вздохнул. Пора сосредоточиться…
— Тэйкин управлял своими людьми так же, как отцы–капитаны управляют своими детьми, — объяснил Трент. — Я велел этому… — он указал на голема, — убить Тэйкина, поскольку иного выхода у нас не было. Он хотел сделать из нас либо «моллюсков», либо рабов. Смерть Тэйкина освободила людей — «моллюсков» от гормонального контроля, но теперь они ведут себя как взрослеющие прадоры после гибели отца — и начинают убивать друг друга.
— А тебе–то что? — спросил я уже спокойно.
— Похоже, мой путь к искуплению здесь, — сказал он.
— Искуплению?
— Идем со мной.
Мы пришли в маленькую комнату с кроватью, столом, парой стульев и самопальным компьютером. Видимо, это было здешнее убежище Трента, и обосновался он в нем совсем недавно. Хозяин нашел бутылку виски и два стакана.
— Из запасов Тэйкина, — объяснил он, — хотя остается лишь гадать, сколько лет прошло с тех пор, как он наслаждался ими.
Он сел и разлил виски по стаканам. Я присоединился к нему, тут же вспомнив, как мы пили с ним и его товарищем на «Заливе мурены» — тогда я запустил в их стаканы прионы, которыми позже отключил нервную систему помощников Изабель Сатоми.
Он рассказал, как Пенни Роял спас его, когда он застрял в потерпевшем крушение корабле, и сообщил о последующих инструкциях ИИ. Пока Трент излагал, что было дальше, я начал понимать отношение Свёрла к манипуляциям черного ИИ. Мы — всего лишь кусочки некой сложной головоломки. Но какая картинка получится потом? Я совершенно не представлял, но определенно чувствовал, что этот пазл человеческих жизней и смертей — единственная игра, интересующая и занимающая ИИ. Моя роль также оставалась неясна. На Масаде Пенни Роял снабдил меня неоспоримым свидетельством собственной вины, и я стал играть его палача. Однако похоже, на пути к финальной встрече с черным ИИ я должен поучаствовать в игре кем–то еще.