Завод
Шрифт:
— Сколько? — Татьяна взглянула на буфет, где лежали деньги.
— Тридцать. Говорили умные люди: один ребенок — для чужих. — Павел встал, ему было неприятно продолжать разговор. — Хочу поработать немного. Надо книжный шкаф доделать, а то стоит, глаза мозолит.
Кирилл просматривал отпечатанные на машинке листы. Мать редко заходила в его комнату, обычно только при уборке. Он поднял голову и, щурясь от бившего в глаза света, посмотрел на мать.
— Ты сколько получил сегодня в аванс? — Татьяна
— Как всегда. Шестьдесят.
— Врешь.
— Настучал, значит, Сопря отцу. Ох и быстрый! Старый сплетник!
— Ты вот что, Кирюша, возьми их себе. — Татьяна положила деньги на секретер.
— Я ни от кого не хочу зависеть! — упрямо проговорил Кирилл.
Татьяна подсела к секретеру. Теперь она поняла: сын читает технические условия на какой-то прибор.
— В институт полимеров с утра отправляюсь. Вопросик надо утрясти один, — небрежно сказал Кирилл. — Довольно заковыристая штука.
— Ну, ну! — серьезно проговорила она. — Я тебе мешать не буду. Но поговорить мне с тобой надо, Кирюша. Что это ты так к отцу относишься, а? Между прочим, когда-то ты был маленьким, болел, а отец глаз ночью не смыкал. Носил тебя на руках. Дурак ты, дурак…
Из комнаты раздалось постукивание молотка. Эти осторожные, вкрадчивые удары на самом деле были точными, жесткими, с маху вгоняющими гвоздь по шляпку в доску. Если гвоздь сопротивлялся, стук становился частым-частым, словно уговаривал, словно пытался втереться в доверие. С тем чтобы при удобном случае резко и коротко покончить с гвоздем.
Татьяна повернула голову к стене, к чему-то прислушиваясь. Полупрозрачная тень от ее головы тревожно поднялась на неправдоподобно тонкой шее…
— Мам, — негромко произнес Кирилл, — а ведь ты не любишь его.
Тень не шевельнулась. Казалось, Татьяны и нет в комнате, а тень была отражением изогнутого кронштейна настольной лампы.
— Не любишь, я знаю. И притворяешься. А ради чего, мама?
— Что ты болтаешь, олух небесный? — громко, не таясь, выкрикнула Татьяна. — Мы двадцать лет вместе! — Она хотела еще что-то добавить, но замолчала и вышла из комнаты.
Кирилл продолжал сидеть недвижно, уставившись в пересечение каких-то линий, составляющих каркас прибора. В висках, словно азбукой морзе, постукивало: «Какое я имею право так говорить? Какое я имею право их судить?»
Порыв ветра метнул в окно не то дождь, не то мокрый снег. Кирилл приподнялся, отодвинул стул и прошел в соседнюю комнату. По напряженной спине отца он видел, как трудно тому и неудобно прибивать верхнюю планку. Надо было придержать ее на весу чуть ли не лбом. Кирилл шагнул и подхватил планку. Отец молча вбил два гвоздя. Кирилл видел его руки — жилистые, поросшие редкими, белесыми волосами. Непривычная жалость шевельнулась в груди
— Стар ты становишься, батя, — произнес он.
— И ты вроде не молодеешь, — как бы нехотя ответил отец. — Что дома сидишь?
— Слякоть. Погода шепчет: займи, но выпей, — с наигранной веселостью сказал Кирилл. — Дал бы миллион в долг.
— Не дам. Держи ровней. — Отец нацеливался, чтобы поточнее ударить молотком. — Сам зарабатываешь. Или обеднела твоя бригада? Возвращайся, подкормлю.
Кирилл глотнул томящий ком, который вдруг подкатил к горлу.
— Обойдусь. Йоги по три недели не едят. И здоровые.
— Кто? — не расслышал отец.
— Йоги. Люди такие в Индии. Знакомый моряк рассказывал. В земле жить могут. И хоть бы что.
— Индийский пролетариат… Человек на все идет, когда заработки плохие, — рассудительно произнес Павел, довольный ударом. — И не болтай под руку, палец могу зашибить.
— Дай на пиво! — Кирилл почувствовал желание нагрубить отцу.
— Нет мелких.
— Сдачу принесу, — не отвязывался Кирилл.
— Вчера одного такого побили у пивного ларька. — Отец нацелил новый гвоздь. — И за дело, видно. Он не сопротивлялся. Стоял и ждал, пока перестанут.
— Ну а ты что? — перебил Кирилл.
— Я ничего. Если он не сопротивлялся, значит, сознавал, что за дело бьют.
— Сознательного били… Меня не тронут. Я сопротивляться буду, потому как я ни в чем не виноват.
— Найдут причину.
Кириллу вдруг захотелось сбросить эту планку, пнуть ногой аккуратно отполированную доску. Еще немного, и он это сделает, а там будь что будет!
— Тебя-то не трогают. А ты тоже любитель пива, — сказал Кирилл, как бы с силой выталкивая слова.
— Я человек спокойный, уверенно себя в жизни чувствую. Это и по мне видно, и людям передается. Ко мне и уважение в очереди, и вежливое обращение продавца.
— Говорят, я внешне на тебя похож!
— Именно внешне, — подхватил отец. — А из-под внешности нутро проглядывает легкомысленное. И на внешности отражается. Впрочем, вся бригада у вас такая. Быстрые больно.
Кирилл сжал в ладонях планку и напряг ноги. Подобрался. Сейчас он рванет планку на себя, да так, что все перекосится.
В комнату вошла мать с тарелками в руках.
— Работаете? А я думаю, кто это воркует, а это папа с сыном. — В голосе Татьяны звучали нотки удовлетворения и радости. Кирилл это сразу уловил. Нет, не сломать ему этот шкаф. Он даже обрадовался появлению матери.
— Попробуйте пирожков. Не сбежит ваша работа, а пирожки остынут.
Отец подмигнул Кириллу и отложил молоток. Пирожок вкусно хрустнул под его крепкими зубами.
— Так кого же сегодня судили? — Татьяна уютно пристроилась в мягком кресле.