Завоевание империи инков. Проклятие исчезнувшей цивилизации
Шрифт:
У притесняемых индейцев был еще и третий хозяин вдобавок к их энкомендеро и курака. Самым главным испанцем, с которым у них была прямая связь и которому было позволено жить среди них, был священник. Обращение индейцев в христианство было единственной обязанностью энкомендеро, который — подразумевалось — должен был платить священнику. Наиболее деспотичные энкомендеро, естественно, старались назначать таких же по характеру священников, и вскоре такие священники уже выдаивали из индейцев дополнительные подати. Бартоломе де Вега докладывал королю, как такое налогообложение получило официальное признание. «Каждое репартимьенто Перу платит налог священнику, который обучает индейцев, в добавление к тем основным податям, которые они платят энкомендеро. Те же самые чиновники, которые определяли размер основного налога, установили и размер этого. Репартимьенто в Илабае [недалеко от Арекипы] платит своему священнику следующие подати: 25 фанега кукурузы [40 бушелей] и 12 фанега пшеницы ежегодно; одну овцу [ламу] в месяц; свинью или вместо нее овцу каждые три месяца; курицу в каждый мясной день; два аррельде [восемь фунтов] рыбы в каждый рыбный день; шесть яиц ежедневно, а также дрова, воду, соль, фураж для его лошади или мула и все необходимые услуги. Такую дань получает от индейцев священник, которому энкомендеро платит 300 или 400 песо за наставление своих индейцев на путь истинный». Некоторые беспутные священники держали дома индианок. Первый церковный собор Лимы постановил,
Многие церковные ограничения отталкивали индейцев, не подходили им. Но в XVI веке, как и теперь, единственным посторонним человеком, который заботился об индейцах и посвящал им свою жизнь, зачастую был священник.
Бедствия перуанских индейцев не заканчивались с выплатой податей в виде сельскохозяйственной и ремесленной продукции своему энкомендеро, курака и священнику. Испанцы нуждались в слугах и работниках так же, как и в произведенной продукции. В какой-то степени такой род услуг выполнял класс индейцев, которых называли янакона. При инках некоторые янакона были ремесленниками или другими специалистами, избавленными от необходимости платить обычные подати и отбывать миту. Другие были просто неквалифицированными рабочими, не имевшими корней в племенных сельскохозяйственных общинах. Янакона выдвинулись с приходом завоевателей-испанцев. Они влились в быт испанцев в качестве не получающих жалованья домашних слуг, имея при этом право не платить подати и пользуясь некоторыми удобствами жизни вместе со своими испанскими хозяевами. Их верность подверглась испытанию во время восстаний Манко, и большинство из них остались верны захватчикам из эгоистических соображений. Их число так раздулось, а статус так вырос, что некоторые стали уважаемыми старыми слугами в испанских домах, другие выучились у испанцев ремеслам: портного, сапожника, кузнеца, брадобрея или серебряных дел мастера. Родриго Лоайса с восхищением говорил, что «эти янакона выучились нашим ремеслам и великолепно преуспели в них… демонстрируя свои природные способности и сообразительность».
Таким образом, янакона поднялись над самым простым сельскохозяйственным и тяжелым ручным трудом. А испанцы обратились к покорным атунруна, которые должны были обеспечивать такой труд в добавление к обязанности платить подати. Они использовали индейцев, чтобы «подносить фураж лошадям; приносить воду, дрова и т. д.; работать в огороде и на кухне. Они держали в домах много индианок для выполнения домашней работы, приготовления еды, ухода за детьми, сопровождения и прислуживания дамам и их дочерям. Многие индейцы были заняты уходом за крупным рогатым скотом, овцами, козами и т. п., так как большинство городских жителей стали разводить крупный рогатый скот на землях индейцев». Индейцам, конечно, платили за такой труд, но плата была чрезвычайно несоразмерна — какие-то 6 песо и 10 бушелей кукурузы за год работы. «Такая манера оплаты значительно хуже, чем если бы им не платили совсем, а содержали бы их в своих домах как клейменых рабов, потому что хозяин дает своему рабу пищу и одежду и лечит его, когда тот заболеет. Но они же заставляют индейца работать как раба и не дают ему ни пищи, ни одежды, ни лечения: ведь этой кукурузы недостаточно, чтобы ему прокормиться, а жалованья недостаточно, чтобы одеться».
По словам Диего де Роблеса, «за восемнадцать лет свыше половины индейцев во многих репартимьенто на прибрежной равнине испустили свой последний вздох из-за чрезмерной работы, которую их заставляли делать их энкомендеро и люди, которые нанимают их для работы на своей земле и в других местах, им принадлежащих. Следовало бы приказать, чтобы ни один курака не сдавал внаем ни одного индейца без его на то воли кому бы то ни было…» Антонио де Суньига описывал безразличие властей, которые, «кажется, хотят, когда речь идет о работе, чтобы индейцы были телами без души, которые могут работать как животные; но когда речь идет о пище, то им следовало бы быть бесплотными душами, не нуждающимися в еде». Мигель Ахия дал горькое определение личной повинности индейцев: «Это пожизненная служба, которую несут индейцы подле испанцев, которым они вверены энкомьендой… труд без оплаты или различия пола и возраста, навязанный силой меча ради удовлетворения нужд отдельных личностей. Во многих энкомьендах [индейцы] были не свободными людьми, а рабами». Ахия провел расследование в одной энкомьенде, в которой 140 из 180 обязанных платить дань индейцев работали со своими женами и детьми, выполняя широкий спектр «личных повинностей» для своего энкомендеро. Даже в королевском указе, в котором была предпринята попытка искоренить злоупотребления в сфере личного служения энкомендеро, содержалось признание того факта, что ежедневное жалованье «кажется такой мизерной платой, что оно почти не отличается от работы задаром».
Личная повинность могла принимать различные формы. Она простиралась значительно дальше простых работ на ферме или на пастбищах, которые для индейцев оказались вполне приемлемыми. С самого начала завоевания испанские армии и экспедиции принудительно забирали множество индейцев для переноски грузов, и в результате такие злоупотребления внесли свой прямой вклад в сокращение численности населения страны. Предпринимались дюжины попыток открыть в лесах Амазонки Эльдорадо. Сотни испанцев расстались с жизнями в этих отчаянных авантюрах, но их туземцы-носильщики умирали значительно раньше своих хозяев-европейцев. «В такую экспедицию отправляются 200 или 300 испанцев. Они берут с собой 2 или 3 тысячи индейцев, чтобы те обслуживали их и несли их провиант и фураж; и то и другое переносят на своих спинах несчастные индейцы. Выживают лишь немногие или вообще никто из индейцев из-за недостатка пищи, огромных трудностей во время долгого пути по бесплодным землям и из-за самих грузов». «В наши дни их уводят в кандалах, с тяжелыми грузами на плечах, умирающих от голода. Не было ни одной экспедиции, которая бы не стоила жизни нескольким тысячам индейцев. Вот так их уводят, и они все там и остаются, мертвые». О некоторых экспедициях была дурная слава. Диего де Альмагро обвинил Педро де Альварадо в том, что тот убил неподдающееся исчислению количество индейцев во время своего похода на Кито. Кристобаль де Молина и Эрнандо де Сантильян обвинили Альмагро в таких же зверствах во время его экспедиции в Чили, «когда на сотни лиг пустыня была усеяна телами мертвых индейцев». А сын Альмагро впоследствии обвинил Эрнандо
Хуже всего дела обстояли во время гражданских войн, когда каждая армия, роялистов или повстанцев, перемещаясь по территории Перу, загоняла индейцев к себе на службу. Один из командиров Гонсало Писарро по имени Франсиско де Альмендра нашел в 1543 году в Уаманге артиллерию, «нагрузил ее на спины варваров и отправил по дороге в Куско» — путь составлял более 200 миль по труднодоступной местности. Позже Гонсало Писарро перевез эту артиллерию в Лиму. В Паркосе он придушил, а затем сжег заживо двух вождей. Оставшиеся в живых вожди собрали 6 тысяч мужчин, женщин и девушек, чтобы перевезти армейское имущество и артиллерию в Лиму. Противник Писарро Педро де ла Гаска описывал это в 1549 году: «Огромная масса индейцев погибла в результате переноски тяжестей. Их уводят, тяжело нагрузив; их истощает солнце и изматывают каменистые дороги. Они сковывают их днем цепью и держат в колодках ночью, чтобы они не убежали. Так они и идут со своими ношами, по 15-20 человек, скованных одной цепью, в железных ошейниках. Если падает один, падают все». Хотя индейцы и не участвовали в боях, «вся тяжесть войны падает на них».
Даже когда не было никаких армий, отдельные испанцы, купцы и энкомендеро заставляли индейцев заниматься переноской грузов во время этих лет беззакония. Франсиско де Моралес жаловался: «Одной из причин разорения этой страны является использование индейцев в качестве средства для переноски грузов. Необходимо, чтобы Вы, Ваше Величество, приняли жесткий закон о том, чтобы „…“ ни при каких обстоятельствах никто не мог бы заставить ни одного индейца переносить грузы». Городской совет Хаухи в 1534 году признал, что чрезмерное использование индейцев для транспортировки грузов «наносит ущерб повелениям его величества и свободе индейского населения. Многие из них уже погибли от переноски тяжестей или покинули свои города и убежали в горы». Городской совет в Кито запретил выводить индейцев за пределы городов, даже с завоевательными или исследовательскими целями. Доминго де Санто Томас написал, что «индейцев обременяют насильно», а архиепископ Херонимо де Лоайса сказал, что «с ними всегда обращаются как с нанятыми мулами; если им и дают что-то поесть, то только для того, чтобы они прошли еще несколько лиг». Президент Педро де ла Гаска писал королю, что перевозку грузов на индейцах следует запретить. «Сейчас в этой стране нет такого уголка, куда не смогли бы проникнуть вьючные животные, и уже давно пора избавить несчастных туземцев от этого тяжкого бремени». С этим перекликается мнение Мигеля Ахия: «Грузы должны перевозить животные, а не люди на своих хрупких плечах». Власти поощряли импорт мулов для горных районов, и в 1552 году левантиец Себриан де Каритате даже получил разрешение ввозить верблюдов для районов прибрежной пустыни. Но с верблюдами ничего не получилось, и спустя двадцать лет вице-король все еще жаловался, что туземцев заставляют работать носильщиками даже на равнинной местности.
Теоретически индейцы-носильщики должны были получать плату за свои услуги. Но туземцы в основном были непривычны и равнодушны к деньгам. Поэтому их следовало принуждать к работе. Предлогом для того, чтобы требовать такую работу от сопротивляющихся, «ленивых» туземцев, было некое продолжение инкской системы мита. Мита инков представляла собой систему принудительных общественных работ на различных объектах, на землях Инки или землях, принадлежащих храмам официальной религии инков. Эти совместные усилия предпринимались общинниками, которые жили в обществе, не знавшем денег, с достаточной охотой. Теперь испанцы заявили, что во времена Инков «все подати взимались в виде трудовой повинности», и попытались захватить эту систему и использовать ее в своих корыстных целях.
Как всегда, нашлись испанцы-гуманисты, которые привлекли внимание короля Испании к этим злоупотреблениям. Согласно одному из «Новых законов», индейцев не должны были заставлять переносить чрезмерные тяжести, и ни при каких обстоятельствах их нельзя было заставлять делать это против их воли или без соответствующей платы, даже в отдаленных районах, где не было вьючных животных. «Всякий, кто нарушит этот закон, должен быть подвергнут самому суровому наказанию, невзирая на личность». Этот закон не был отменен; еще раз он прозвучал в июне 1549 года после поражения Гонсало Писарро. Король пошел дальше. 22 февраля 1549 года он издал указ, запрещающий личную повинность индейцев или труд, включающий элемент принуждения. Подразумевалось, что индейцы — свободные подданные и должны получать надлежащую плату, если работают на других. Этот указ вышел вскоре после восстания Гонсало Писарро. Когда он достиг Перу, президент Гаска написал королю, что он слишком взрывоопасный, чтобы его обнародовать. Король повторно прислал этот указ второму вице-королю Антонио де Мендосе, который прибыл в Лиму в сентябре 1551 года. Он также посчитал благоразумным отложить его публикацию, но, наконец, в июне 1552 года он был опубликован, когда Мендоса, уже старик, лежал на смертном одре. «Все были сильно возмущены этим… пришли в негодование и устраивали собрания, чтобы обсудить это». Судьи Аудиенсии Лимы опубликовали этот указ с различными несанкционированными оговорками. Они позволили испанцам нанимать индейцев при условии, что их труд будет оплачиваться по расценкам, установленным коррехидором. Они предприняли попытку ввести метод для установления этих расценок, и он был обнародован в Лиме в сентябре 1553 года и в Куско в ноябре. Это совпало с определением новых размеров податей в каждой энкомьенде. Эта работа была проделана проиндейски настроенным известным судьей Сантильяном и доминиканцем Санто Томасом. В результате этой работы сократилось, местами почти наполовину, количество податей с ряда энкомьенд. А их самих обвинили в том, что они сделали это, не посетив сами земельные владения и не посоветовавшись с их владельцами.
И снова правительство издало слишком либеральные законы в пользу коренного населения. Поселенцы отнеслись к указу о личной повинности, даже с такими оговорками, как к недопустимому ограничению их свободы. Они восприняли его достаточно серьезно, чтобы поднять мятеж, совершить предательство и начать военные действия. Горожане Куско начали восстание под руководством уважаемого лидера Франсиско Эрнандеса Хирона в ноябре 1553 года. К ним присоединились города Уаманга и Арекипа. В течение года мятежные испанцы в южной части Анд, заявляя о своей преданности королю Испании, требовали себе большей свободы действий в эксплуатации коренного населения. В конце концов, в октябре 1554 года Хирону было нанесено поражение в Пукаре, скалистой местности к северу от озера Титикака. Сам он был взят в плен в ноябре в Уаманге и в декабре обезглавлен. Запрет короля на личную повинность остался в силе и вновь прозвучал в 1563 году.