Завоевание Константинополя

де Виллардуэн Жоффруа

Из признания всего этого историками XIX—XX вв. тем не менее отнюдь не следует, что они столь же единодушны в оценке хроники, в определении степени соответствия описываемого автором подлинному развитию событий. Напротив, мнения медиевистов насчет того, заслуживает ли произведение Жоффруа де Виллардуэна абсолютного доверия, во всем ли и целиком ли он правдив в своем рассказе, не искажает ли, не затуманивает ли сама общая направленность его повествования, если таковая имеется, настоящую историю крестового похода, притом в ее существеннейших пунктах, решительно расходятся. Каким же образом мы со своей стороны могли бы сегодня, располагая новейшими достижениями медиевистики в области изучения истории Четвертого крестового похода и его хронографии, охарактеризовать произведение Жоффруа де Виллардуэна в качестве документа исторической мысли эпохи?

Э. Фараль когда-то в принципе заметил, что, говоря о достоверности рассказа хрониста, проявлять «излишек недоверия столь же опасно, как и выказывать избыток доверия» [87] . Жоффруа де Виллардуэн, при всей кажущейся «простоте», «наивности», ясности,

логичности и убедительности его повествования, — писатель достаточно сложный, притом сложный именно на средневековый лад. Его историческое мышление, точнее система такового, не укладывается в прокрустово ложе элементарно-однозначных понятий, столь привычных историографам, имеющим дело со взглядами исторических писателей, которые создавали свои труды в новое и новейшее время.

87

Geoffroy de Villehardouin. Op. cit. Introduction. P. XXIX.

Трудности адекватного раскрытия исторической мысли Жоффруа де Виллардуэна усугубляются в особенности вследствие того, что, как уже указывалось в иной связи, в своих записках он в основном довольствуется передачей фактов и только фактов, которые нанизываются на нить повествования один за другим, не будучи раскрываемы под каким-либо четко выраженным и сформулированным историко-философским или историко-политическим углом зрения. Его восприятие описываемого отмечено непосредственностью, зримой фактографичностью; хронисту чужда склонность к каким-либо отвлеченным рассуждениям, к исторической «рефлексии», хотя там и сям он «вздыхает» по поводу «недостойных» деяний сеньоров и рыцарей, отъехавших от войска, нанеся ему этим непоправимый ущерб.

И тем не менее именно факты истории крестового похода преподносятся им, как показывает более пристальный анализ идейного содержания мемуаров, в некоем «запрограммированном» виде, сообразно определенной, изначально присутствовавшей у него политической тенденции, в наличии которой скорее всего сам мемуарист и не отдавал себе отчета, но которая так или иначе определяет содержание и общую направленность «Завоевания Константинополя». Эта хроника — один из первых в средневековой хронографии (тематически узкособытийного жанра) образцов искусного, как раз в своей житейски-фактографичной непосредственности, проведения четкой, заведомо политической по характеру, идеи, ради воплощения которой осуществляются весьма изощренные и хорошо завуалированные, хотя, безусловно, во многом бессознательные, искажения пережитой самим хронистом действительности.

Природа этих искажений двоякая. С одной стороны, они обусловлены в конечном счете объективным социально-политическим «заказом», «порученным» хронисту его окружением и обстоятельствами, при которых ему пришлось диктовать писцу свой труд; с другой — внесены в повествование собственными стараниями «маршала Романии и Шампани», его, так сказать, усердием далеко не всегда добросовестного в изложении и объяснении событий рассказчика.

В чем суть «заказа», который мы имеем в виду? И насколько вправе мы вообще предполагать его существование?

Сам Жоффруа де Виллардуэн обходит молчанием цели своего историко-литературного начинания. Он ни слова не говорит о мотивах, побудивших его «взяться за перо», в отличие от большинства хронистов крестоносных войн [88] , как, впрочем и остальных средневековых историков. Действительно, почти все они считали нужным сообщить читателям своих произведений, какие же обстоятельства заставили их поведать о событиях, являющихся предметом предпринятого ими рассказа. Объяснения эти, как правило, весьма наивны и с современной точки зрения бесхитростны. У хронистов крестовых походов они сводятся обычно либо к рассуждениям религиозно-назидательного характера, определяющим «душеспасительную», вероукрепляющую направленность их сочинений (Раймунд Ажильский, Роберт Монах, Фульхерий Шартрский, Оттон Фрейзингенский и др.), либо к констатациям прагматического порядка, раскрывающим политико-пропагандистскую, дидактическую сущность этих сочинений: прославление героев-вождей и рядовых участников, увековечение памяти о крестоносцах-победителях, предупреждение повторения однажды совершенных крестоносцами ошибок, возбуждение деятельной вражды католиков против иноверцев, восхваление деяний служителей церкви — в поучение современникам и потомкам (Одо Дейльский, Гийом Тирский, Гунтер Пэрисский и др.). Примерно так же обстояло дело и у всех других авторов XII—XIII вв.

88

См.: Заборов М. А. Введение в историографию крестовых походов: (Латинская хронография XI-XIII вв.). М., 1966. С. 25-39.

Вразрез с такой искони утвердившейся и продолжавшейся так же впоследствии в хронографии традицией Жоффруа де Виллардуэн ничего не говорит о своих явных или тайных намерениях как историка. Высказывалось предположение, что он принялся сочинять хронику, имея в виду воздать честь погибшему в бою с болгарами 4 сентября 1207 г. и близкому к нему предводителю крестоносцев маркизу Бонифацию Монферратскому, кандидатуру которого на пост главнокомандующего он сам, Виллардуэн, некогда предложил совету французских баронов-крестоносцев (§ 41). Жоффруа де Виллардуэну, согласно данной гипотезе, важно было не только и не столько сохранить, сколько защитить память о покойном, поскольку тот как-никак в глазах современников нес ответственность за судьбы крестового похода, уклонившегося от цели. Вместе с тем определенная доля ответственности ложилась и на плечи Виллардуэна, поскольку именно он рекомендовал избрать этого человека верховным военачальником крестоносного войска. Таким образом, по указанной гипотезе, хроника была задумана также для того, чтобы, выстроив факты в единое целое, убедить аудиторию, прежде всего шампанское рыцарство, в правильности сделанного им, Виллардуэном, в 1201-1202 гг. выбора, пусть крестовый поход и

не достиг провозглашенной в нем цели. Иными словами, если у Виллардуэна и было тайное намерение, когда он приступил к составлению своего труда, то суть его заключалась в восхвалении Бонифация Монферратского и вместе с тем в самооправдании. В качестве наиболее весомого довода в пользу такой гипотезы, связывающей гибель Бонифация Монферратского и общий замысел хрониста, якобы стремившегося наряду с апофеозом маркизу «создать точку опоры» самому себе как влиятельному политику крестового похода, выступает лишь одно соображение: хроника в самом деле обрывается — на чисто феодальный манер — рассказом о смерти Бонифация Монферратского.

Хотя в этом гипотетическом построении, по-видимому, содержится доля истины, но не более того: судя по всему, замысел хрониста при всей кажущейся на первый взгляд неясности его намерений был гораздо обширнее и глубже, нежели это представляется в рамках столь узкого подхода [89] .

Чтобы проникнуть в действительную суть его замысла, необходимо уяснить прежде всего, каким образом рисуется в записках вся цепь событий, звенья которой, постепенно соединяясь друг с другом, замкнули ее в том пункте, когда крестоносцы разгромили Константинополь и на месте Византии создали Латинскую империю.

89

Так, с точки зрения Ж. Дюфурнэ, автора охарактеризованной гипотезы, для Жоффруа де Виллардуэна смерть Бонифация Монферратского «означала конец целой эпохи». К осени 1207 г. ушли из жизни — умерли или сложили свои головы в сражениях — все видные синьоры, связанные с крестовым походом: граф Тибо III Шампанский скончался еще до начала выступления крестоносцев — в мае 1201 г.; граф Луи Блуаский и Шартрский погиб в битве при Адрианополе 14 апреля 1205 г.; там же попал в плен к болгарам и бесследно исчез латинский император Бодуэн Фландрский; в июне 1205 г. умер в Константинополе венецианский дож Энрико Дандоло. А теперь, в сентябре 1207 г., на поле боя последовала смерть маркиза Монферратского. Может быть, сочувственно рассуждает французский историк, вся эта цепь событий рисовалась Виллардуэну знаком «божественного возмездия» и будущий хронист как-то ощущал свою причастность к гибели маркиза, которого ведь именно он навязал в 1201 г. крестоносцам? (Dufournet J. Op. cit. P. 37). Хотя это построение привлекает своей стройностью и логичностью, все же оно имеет явно умозрительный характер: в хронике «Завоевание Константинополя» отсутствуют какие-либо факты, которые в состоянии были бы убедительно подкрепить гипотезу Ж. Дюфурнэ.

Картина, изображаемая хронистом, точнее остов этой картины, или ее «скелет», в целом достаточно прозрачна. Как и Робер де Клари, Жоффруа де Виллардуэн по праву считается творцом концепции, с легкой руки французского католического историка графа П. Риана вошедшей в историографию Четвертого крестового похода под названием «теория случайностей» [90] . Концепция эта получила у Виллардуэна куда более детализированное, можно сказать всеобъемлющее, воплощение и развитие, Его рассказ кажется до наивности простым, свободным от всякой искусственности, подкупающе искренним. Собственно, все событийные звенья цепочки крестового похода в этом рассказе подчинены воле Его Величества Случая.

90

См.: Митрофанов П. Изменение в направлении четвертого крестового похода // Византийский временник. СПб., 1897. Т. IV. С. 480.

В самом деле. Предводители крестоносцев намеревались сперва двинуть войско, посадив его на корабли, нанятые у венецианцев, в Египет (к Каиру, называвшемуся тогда на Западе «Вавилоном»). Такое решение они приняли на своем совете, исходя из того, что отсюда турок «можно уничтожить скорее, нежели из какой-нибудь другой страны» (§ 30). План был секретным; прилюдно же, во всеуслышание (en oiance), «пилигримам» объявили, что они «отправятся за море» (§ 30). Таким образом, хронист не скрывает, что до поры до времени истинное направление похода держалось в тайне от массы участников, он прямо говорит об этом [91] .

91

Dufournet J. Op. cit. P. 162. Виллардуэн вообще не считает нужным утаивать многие факты, которые хотя и характеризуют крестоносцев в невыгодном свете, однако, вместе с тем как бы способствуя поддержанию реноме хрониста в качестве правдивого и честного историка, нисколько не нарушают, и уж во всяком случае не подрывают общий апологетический смысл его концептуальной схемы. Так, мы узнаем, что из пяти посольских миссий, которыми маршал Шампани был облечен во время похода (§ 11, 39, 53-54, 184, 211), в сущности только две окончились успешно (посольство в Венецию весной 1201 г. и к Исааку II Ангелу, восстановленному на престоле, для подтверждения обязательств царевича Алексея). Достаточно откровенно рассказывает Жоффруа де Виллардуэн об амбициях главных предводителей похода, связанных с разделом бывших византийских владений; о том, каким образом первые, попытки примирить соперников (Бонифация Монферратского и Бодуэна Фландрского) через Бега де Франсюра потерпели неудачу (§ 292-293); о панике, охватившей уцелевших после разгрома при Адрианополе рыцарей, — с трудом удалось остановить их бегство в Константинополь (§ 367) и т.д. Короче, хронист «в меру» добросовестен, а передаваемые им сведения действительно заслуживают доверия, но тоже «в меру». Ниже будет показано, что автор весьма искусно отбирал, систематизировал и преподносил события, свидетелем и участником которых ему довелось выступать, причем, как мы покажем далее, осуществлял все это нередко в силу собственной убежденности в том, что поступает правильно, обращается с фактами в соответствии с подлинным развитием событий, а отнюдь не творит насилия над историей.