Завоеватели
Шрифт:
Никогда я не чувствовал так сильно, как сегодня, разобщённости, о которой говорил мне Гарин, одиночества, в котором мы живём, дистанции, отделяющей то, что мы несём в глубине души, от эмоций этой толпы и даже от её энтузиазма…
На следующий день
Гарин возвращается от Бородина в ярости.
— Я не говорю, что он не прав, используя смерть Клейна, как и любое другое событие. Но его желание заставить именно меня говорить на похоронах Клейна я считаю идиотским, оно раздражает меня. Ораторов много. Но нет! Он снова во власти большевистского образа мышления во всей его невыносимости дурацкого
Предлог. Истинная причина ссоры — в другом.
Истинная причина прежде всего в том, что Бородин велел казнить Гона. А Гарин, я думаю, хотел его спасти. Несмотря на убийство заложников (впрочем, кажется, Гон не имел к нему отношения). Потому что Гарин, вопреки всему, считал Гона полезным. Потому что Гарина с его людьми связывает что-то похожее на узы феодальной верности. И может быть, потому также, что Гарин был уверен: Гон в конце концов окажется на его стороне и в случае необходимости — против Бородина. Бородин, по-видимому, был такого же мнения…
Гарин верит только в силу человеческой энергии. Он не противник марксизма, но марксизм для него никоим образом не является «научным социализмом»; он видит в марксизме лишь способ организации рабочей стихии, лишь возможность вербовать из рабочих ударные отряды. Бородин терпеливо строит фундамент коммунистического здания. Он упрекает Гарина в отсутствии перспективы, в том, что тот не знает, куда идёт, и одерживает лишь случайные победы, какими бы блестящими и нужными они ни были. Уже сейчас, по мнению Бородина, Гарин принадлежит прошлому.
Гарин же считает, что Бородин действует в соответствии с перспективой, но что перспектива эта неверная. Одержимость Бородина коммунистической идеей приведёт к тому, что против него объединится всё правое крыло гоминьдана, значительно более сильное, чем то, которое поддерживало Чень Дая, в результате рабочие отряды будут разгромлены.
Гарин обнаружил (хотя достаточно поздно), что коммунизм, как все могущественные доктрины, является разновидностью франкмасонства. Что во имя дисциплины Бородин, не задумываясь, заменит его, Гарина, как только он перестанет быть необходимым, кем-нибудь другим — может быть, менее способным, но зато более послушным.
Как только в Гонконге стало известно о декрете, англичане собрались в Большом театре и снова отправили телеграмму в Лондон с просьбой прислать английские войска. Ответ был передан по телеграфу: английское правительство против всякого военного вмешательства.
Допрос пленных английских офицеров записан на дисках фонографа. Большое количество этих дисков передано в отделы. Но каждый офицер, защищаясь, ссылался на то, что воевал против нас, подчиняясь инструкциям своего правительства. Нужно стереть эту часть допроса. Нужно изготовить текст с большим «воспитательным» эффектом. Гарин говорит, что можно опровергнуть статью в газете, но не
— Он творит добрые дела перед отъездом, — говорит мне в это утро Николаев. Он — это Гарин.
— Перед отъездом?
— Да, мне кажется, что на этот раз отъезд состоится.
— Он уезжает каждую неделю.
— Да-да, но на этот раз, ты увидишь, он уедет. Он решился. Если бы Англия послала войска, возможно, он бы и остался, но он заранее знал, каким будет ответ из Лондона. Я полагаю, что он ждёт только результатов предстоящего сражения… Миров говорит, что он не доедет до Цейлона.
— Почему же?
— Да просто потому, дорогой, что он безнадёжен.
— Мало ли что говорят…
— Но это говорит не кто-нибудь, а Миров.
— Он может ошибаться.
— Очевидно, у него не только дизентерия и болотная лихорадка. С тропическими болезнями, видишь ли, дорогой, шутки плохи. Если заболеешь, надо лечиться. В противном случае — приходится сожалеть… Впрочем, так лучше!..
— Не для него!
— Его время прошло. Да, такие люди были необходимы, но теперь, когда красная армия сформирована, а окончательный разгром Гонконга — вопрос нескольких дней, нужны другие, способные в отличие от него забывать о собственной личности. Поверь, я не испытываю к нему враждебных чувств. Мне всё равно, работать с ним или с кем-то другим. И однако, он полон предрассудков. Я не упрекаю его за них, только говорю, что они у него есть.
Криво улыбаясь и щуря глаза, он добавляет:
— Как говорит Бородин: гуманен, слишком гуманен. Вот куда приводит болезнь, если её плохо лечат.
Я думаю о допросе Лина и о тех проявлениях противодействия со стороны Гарина, которые Николаев называет предрассудками…
Помолчав, Николаев продолжает, уперев палец мне в грудь:
— Он не коммунист, вот что. Мне плевать, но всё-таки следует признать, что логика на стороне Бородина: в коммунизме нет места для тех, кто стремится прежде всего быть… самим собой, точнее, существовать отдельно от других…
— Коммунизм против индивидуального самосознания?
— Он требует большей отдачи… Индивидуализм — это болезнь буржуазии…
— Но нам в комиссариате пропаганды совершенно ясно, что Гарин прав: отказаться сейчас от индивидуализма — это всё равно что готовить собственное поражение. И все, кто с нами работает, не только русские (за исключением, может быть, одного Бородина), такие же индивидуалисты, как Гарин.
— Тебе известно, что они — Бородин и Гарин — разругались, что называется, вдрызг? Ну и Бородин…
Он кладёт руки в карманы и неприязненно улыбается:
— О Гарине можно было бы многое порассказать…
— Если коммунисты, так сказать, римского образца, защищающие в Москве достижения революции, не захотят признавать революционеров, как бы поточнее выразиться… типа завоевателей, которые отдают им Китай, они…
— Завоевателей? Твой друг Гарин счёл бы это слово неподходящим.
— …они проявят опасную ограниченность…
— Но это не имеет значения. Ты ничего не понимаешь. По праву или нет, но Бородин делает ставку на то, что он здесь представляет, насколько это возможно, пролетариат. Он служит прежде всего пролетариату, который, будучи своего рода ядром общества, должен осознать свои интересы и расти, чтобы взять власть в свои руки. Бородин же — человек у штурвала…