Завоевательница
Шрифт:
Муж вручил ей ребенка, словно тот был очередным свертком с диковинными товарами, которые он доставал ей время от времени. Через мгновение рядом возникла Паула. Сжав сосок, она направила его в ротик малышу, и Ана почувствовала себя так, словно вся ее сущность вытекает через грудь в маленькое тело, и так будет продолжаться вечно. Во время кормления она снова заснула.
— Вы проснулись, сеньора?
— Да, Консиенсия. — Анна открыла глаза.
Наполовину закрытые ставни оберегали комнату от яркого солнца и жары.
— Малыш опять проголодался.
Консиенсия помогла хозяйке
— Я только что покормила его, — сказала Ана.
— Нет, сеньора, прошло уже несколько часов. Вы спали.
И снова под нажимом настойчивых губ ребенка из налитых грудей потекло молоко, но на этот раз Ана не уснула. Она посмотрела на своего сына.
Вокруг кровати собрались ее помощницы: Консиенсия, Паула и Глория гордо улыбались, будто она была первой на свете матерью с первым новорожденным, когда-либо появившимся на свет.
— Он меня видит? — спросила Ана Консиенсию.
— Он знает, что вы его мать, — ответила девочка.
— У нас с ним глаза похожи, а в остальном он вылитый отец, — заметила Ана.
Женщины закивали в знак согласия.
— Хозяин поехал в Гуарес регистрировать малыша, — предупреждая вопрос хозяйки, сказала Паула.
Ана снова взглянула на сына. Головку покрывали золотистые, как у Северо, волосы, а тельце было крепко сбитым.
— Северо Эрнан Фуэнтес Ларрагойти Аросемено-и-Кубильяс. Такое большое имя для такого крохи, — прошептала новоиспеченная мама на ухо малышу. — Сможешь ли ты до него дорасти?
Выводя в верхней строчке на новой странице приходской книги два имени и четыре фамилии новорожденного, падре Хавьер не переставал удивляться привычке богатых добавлять имена своим отпрыскам, карабкаясь по семейному генеалогическому древу на самый верх в поисках знаменитейшего из имеющихся предков.
— Ну вот и все. — Падре Хавьер повернул книгу, чтобы Северо смог убедиться, как красиво все написано.
Ни для кого не секрет, что у хозяина гасиенды Лос-Хемелос детей по всей округе было столько, что, реши он их всех признать своими, одной страницей не обошлось бы, но, кроме Северо Эрнана, остальное потомство носило чужие фамилии или фамилии матерей.
— И каким из этих прославленных имен вы собираетесь называть сына каждый день?
— Сегундо[8], — ответил Северо.
— A-а! Потому что у него имя его отца и?..
— Предка моей жены.
— Понятно. Благослови его Бог, — отозвался падре Хавьер, перекрещивая воздух.
В официальном имени мальчика имени святого покровителя не было.
— Мы окрестим его, когда мой пасынок вернется из Европы, через несколько месяцев. Он согласился стать крестным отцом. — Северо вытащил из кармана кошелек и протянул его священнику. — По случаю рождения сына мы с женой хотим сделать подношение.
Падре Хавьер подавил желание заглянуть внутрь, но почувствовал приятную тяжесть на ладони.
— Благослови Бог вас и вашу семью, сеньор, — кротко ответил он. — И да воздастся вам за щедрость.
Падре Хавьер часто просил Господа послать ему смирение, дабы не осуждать поступки прихожан, но каждый день преподносил новые сюрпризы. Очень
Ана крестила младенцев и время от времени приглашала его в Эль-Дестино отслужить мессу для рабочих, но сама никогда не исповедовалась и не причащалась. Да и Северо Фуэнтес до сего дня ни разу не появлялся в церкви и не присутствовал на службах на гасиенде.
За двадцать пять лет в колонии падре Хавьер привык видеть в церкви исключительно женщин. Их мужья жертвовали приходу деньги, но в церкви по возможности старались не показываться и неизменно нарушали по крайней мере пять из десяти заповедей. И если они во что-то и верили, то лишь в спасение по доверенности.
Для Северо Фуэнтеса Аросемено и Аны Ларрагойти де Фуэнтес он был просто-напросто оказывавшим необходимые услуги человеком, на которого за ненадобностью особого внимания не обращали. Ану и Северо совсем не беспокоило зыбкое положение их бессмертных душ — это обстоятельство расстраивало падре настолько, что после ухода хозяина Эль-Дестино он опустился на колени и принялся истово молиться за них.
Ана отказалась оставаться в постели, набираться сил и проводить время с малышом. Три дня Паула и Глория потчевали ее безвкусными бульонами, Консиенсия приносила подслащенные чаи, но Ана не могла сидеть взаперти в разгар сафры. На четвертый день после рождения Сегундо она вошла в кабинет и ужаснулась: в последние недели беременности, когда у нее едва хватало энергии перебраться из одного конца дома в другой, многие дела так и остались нерешенными. От одного вида возвышающихся стопками документов и писем ей стало худо. Сверху она заметила лист тонкой бумаги, исписанный знакомым почерком.
«Дорогая Ана!
Благодаря своему бесстрашию и смелости ты оказалась в лесах Пуэрто-Рико, я же за эти годы покорилась принятым в обществе устоям и вела ничем не примечательную жизнь. Теперь мои любимые опекуны обрели вечный покой на небесах, а ты, дорогая, продолжаешь следовать по стопам своего знаменитого предка. Повинуясь твоей просьбе, я старалась быть терпеливым и преданным другом Мигелю. Превратившись во взрослого, исследующего окружающий мир мужчину, он перестал нуждаться во мне.
Однажды утром, несколько недель назад, я проснулась и, подсчитав оставшиеся позади годы, попробовала представить, что может ждать меня впереди. У тебя крепкий брак и налаженный быт, а к тому времени, как ты получишь письмо, появится еще один ребенок. Мигель наслаждается путешествием по Европе и собирается пробыть там еще несколько месяцев. Я провела много времени в тишине и молитвах, вспоминая прожитую жизнь и представляя, как она могла бы сложиться. Наконец я решила, что не хочу провести остаток своих дней в одиночестве. Я согласилась стать женой уважаемого человека — учителя Мигеля, дона Симона. Мы знакомы пятнадцать лет, но решились составить счастье друг друга только сейчас, когда соединивший нас Мигель покинул остров.