Завоевательница
Шрифт:
Закончив чтение, Северо велел работникам приниматься за дела. Ана смотрела, как тетушка Дамита идет через двор к своему мулу, привязанному к столбу у ворот. Эта статная, гордая женщина шла ссутулившись, низко опустив голову.
В последующие несколько дней Ана чувствовала себя так же, как после смерти Иносенте. Все были возбуждены и избегали ситуаций, которые могли быть истолкованы как проявление агрессии, угрозы или неуважения. Даже дети присмирели, а взрослые постоянно одергивали их. Взаимная подозрительность была осязаемой, как легкий туман, появлявшийся после ливня жарким июльским днем. Флора стала серьезной и
Пропуска, разрешавшие покидать гасиенду, временно отменили, поэтому родные Дамиты не могли проводить у нее воскресенья. Вместо этого Северо позволил ей приходить к родным днем. Она приносила продукты, чтобы невестки приготовили еду, и всегда с запасом, чтобы угостить остальных.
По воскресеньям работники чувствовали себя свободнее, поскольку Северо не было на гасиенде. Утром, после хозяйственных хлопот, все собирались под навесом слушать Библию. Если накануне кто-нибудь умирал, в службу включали специальную молитву, но новены по рабам, как по белым, никогда не читали. Затем невольники возвращались в хижины или бараки, а вооруженные охранники объезжали территорию и проверяли, не собираются ли рабы группами.
Дни напролет донья Ана проводила за бумагами, анализируя и делая пометки, а дон Рамон слонялся без дела по двору. Иногда он брал на прогулку Мигеля, но чаще бродил в одиночестве. Никогда тетушка Дамита не видела человека, который до такой степени запутался бы в собственной жизни. Он одевался теперь исключительно в белое, добавляя забот прачке. Нена вот-вот должна была родить от него, и ее малыш, по подсчетам Дамиты, стал бы девятым ребенком, зачатым от близнецов. Она гадала, что донья Ана думает по поводу младенцев-мулатов, появлявшихся на гасиенде. Может, она считала их отцом Северо? Однако, по наблюдениям Дамиты, Северо не вступал в отношения со здешними женщинами. Ему хватало кампесинас и Консуэлы. Иногда донья Ана пристально разглядывала какого-нибудь малыша вроде трехлетней Пепиты, но Дамита была уверена, что хозяйка гасиенды никогда не стала бы выяснять правду. Белые имели странную, по мнению Дамиты, привычку лгать самим себе.
Дороги и проезды в Гуарес и вокруг города постоянно патрулировались, поэтому Дамита отправлялась туда только в крайних случаях. Однажды вечером она уже собиралась задуть свечу и улечься в гамак, когда в дверь постучали.
— Кто там?
— Это я, мама, Артемио…
Сердце у нее чуть не выпрыгнуло из груди. На гасиенде уже давно прозвонил колокол, приказывавший гасить свет, и ее сын должен был сейчас находиться в бараке. Она впустила его и заперла дверь. Артемио бросился к ней, словно за ним гналось привидение.
— Что случилось? Что ты тут делаешь?
— Прости меня, мамасита… — Закрыв лицо, он всхлипывал, как ребенок, а Дамита обнимала и гладила по голове своего младшего сына.
Новости, которые он принес, были хуже некуда: Артемио вместе с тремя рабами убежал из Сан-Бернабе.
Он ходил в Сан-Бернабе по поручениям дона Северо и влюбился в тамошнюю девчонку-мулатку, с кожей цвета какао и большими круглыми глазами над высокими скулами узкого лица. У нее часто поднималась температура —
— Дон Луис не дает проходу ни одной женщине на плантации, и она не смогла больше терпеть. Она убедила нас в том, что надо бежать. Но когда мы встретились в лесу, она передумала и попыталась нас отговорить. Мы растерялись. Нужно мне было сразу вернуться, мама, но она сказала, что во всем признается… Тогда в награду ее освободят… Я так испугался! Я ударил ее, и она упала…
— Ты ее…
— Нет, кажется… Она стонала и… Я не собирался убивать ее, — сказал Артемио. — Я не знал, как быть. Все разбежались, и я прятался в поле до тех пор, пока колокол не зазвонил. А потом пришел сюда.
Объясняя, какой дорогой следует идти, она искала деньги, чтобы Артемио смог подкупить кого-либо, кто способен был оказать помощь. Но не успела она обнять и поцеловать сына в последний раз, как у дверей раздался собачий рык.
— Открывай дверь, Дамита. Выходи немедленно!
Дамита с Артемио вышли, держась друг за друга. Дон Северо направил на них ружье. Он свистнул, и собаки уселись у его ног.
— Простите, сеньор! — снова и снова умолял Артемио, молитвенно сложив руки. — Мама совсем ни при чем. Это все я, сеньор, пожалуйста, не наказывайте мою мамиту, прошу вас, достопочтенный сеньор! Прошу вас!
Дон Северо не успел ответить — четверо военных ворвались во двор.
— Именем королевы! — закричали они.
Любой, услышав эти слова, должен был замереть на месте и ждать, пока солдаты не дадут команду «вольно».
— Мы еще не нашли остальных, — сказал лейтенант дону Северо. — Этих двоих мы забираем…
— Мальчишка принадлежит мне и работает на меня, — возразил дон Северо. — Я сам с ним разберусь.
— Простите, дон Северо, вы вольны распоряжаться в случаях мелких правонарушений, но здесь другое дело. Дон Луис сказал, они убили девушку. Кто знает, что они затеяли? Прежде всего нам нужно их допросить. Эта женщина, скорее всего, соучастница.
— Она ни при чем!
— Будь мужчиной! — рявкнул дон Северо, и Артемио умолк. — Я встречусь с вами в бараках в Гуаресе.
Руки им стянули за спиной, а на шеи накинули петли. Концы веревок привязали к лошадям, так что если бы Дамита или Артемио споткнулись или упали, то петля затянулась бы и удушила их. Луна освещала дорогу как днем, но, когда она пряталась в облаках, все исчезало и в мире становилось так же темно, как на сердце у Дамиты. Она не могла понять, почему Артемио с товарищами решили бежать в полнолуние. Но она знала, что значит отчаяние: оно заставило ее вырваться на свободу в такую же ночь, когда ей было примерно столько же лет. Шрамы на ее спине сейчас саднили, словно до сих пор не зажили.
Они дошли до поворота дороги на Сан-Бернабе, и Дамита услышала собачий лай, крики и топот ног. Лошадь заволновалась, веревка с силой дернулась, потом снова и снова, и Дамите пришлось выписывать замысловатые па, как в какой-то дикарской пляске.
— Именем королевы! — раздался крик солдат. — Мы нашли их.
Военный, который вел Артемио, передал вожжи тому, кто вел Дамиту, оголил саблю и вместе с остальными ринулся в лес. Оттуда доносились вопли беглецов, моливших, чтобы убрали собак: