Завоевательница
Шрифт:
Фела и Пабла, которые без устали мыли, причесывали и обряжали Нену, Луиса, Фернандо, Томаса и Дину, не в состоянии были сдержать слез, обмывая тело крошки Асусены.
Хосе в спешке сколотил еще пять гробов, но все-таки нашел время вырезать мотыгу на крышке гроба Фернандо, поскольку тот, будучи талеро, готовил борозды для саженцев. На крышке гроба Луиса, мачетеро, Хосе изобразил мачете, а кузнеца Томаса — подкову. На крышке гроба Дины красовались ступка и пестик, потому что она жарила и молола кофейные и кукурузные зерна, а также растирала какао-бобы, превращая их в пасту для шоколада. Для Асусены Хосе вырезал лилию — ведь девочка была такой же нежной, как цветок, в честь которого ее назвали.
К концу третьего дня за тридцать два часа умерли еще шесть человек. Никто не знал причину заболевания. У человека внезапно поднималась температура, начинались колики в животе и сильный понос, силы покидали несчастного, и он умирал за считанные часы, умоляя дать ему воды. Несмотря на жар, все заболевшие, по-видимому, осознавали, что умирают, ходят под себя, и испытывали невыносимую боль, и это было для Аны самым ужасным.
— Помогите мне, сеньора! — стонали они. — Воды, сеньора, умоляю! Не дайте мне умереть, хозяйка! — просили несчастные.
Но стоило напоить страдальцев, колики усиливались и вода вытекала из их тел.
Ана попробовала другие средства, но ни одно не произвело желаемого эффекта, и люди продолжали умирать. Крики, вонь и страдания не давали ей уснуть все три дня. В конце концов Северо настоял на том, чтобы она пошла отдохнуть.
— Фела и Пабла присмотрят за больными, — сказал он.
— Как я смогу уснуть? Я закрываю глаза и по-прежнему вижу, как они умирают в мучениях.
Ана никогда не сталкивалась с холерой, однако достаточно знала об этой болезни и подозревала, что именно она и была причиной многочисленных смертей на гасиенде Лос-Хемелос. Она читала, что холеру вызывают миазмы, зловоние и ядовитый воздух. Ана приказала как следует вымыть полы и стены бараков и бохиос с лавандой и мятой и обкурить каждое помещение шалфеем и можжевельником.
Она надеялась, что это поможет очистить спертый воздух в жилищах, отравленный зловонием потных тел и открытых ведер для испражнений.
Эти предосторожности, однако, не возымели эффекта. К утру четвертого дня у двадцатилетней Лулы, восемнадцатилетней Корал, сорокашестилетнего Бенисьо и семидесятилетнего Феликса проявились симптомы болезни, а двое детей, Сарита и Рути, скончались в судорогах на руках матерей.
— Двенадцать невольников мертвы, — сказала Ана.
Не считая детей, восемь из них были сильными и здоровыми. Она не произнесла этого вслух, но Северо понял: на восемь работников стало меньше.
Северо отправил Эфраина за доктором Виэйрой, но тот уехал в Португалию навестить родственников. Во всей округе не было больше медиков, кроме аптекаря в Гуаресе, поэтому Ане, Флоре, Феле, Пабле и даже Консиенсии самим приходилось заботиться об умирающих и о тех, у кого появлялись симптомы болезни.
Ана металась от бараков к бохиос, от бохиос к лазарету, чувствуя себя все более беспомощной с каждой новой вспышкой болезни, с каждой новой смертью. Оскар, шестидесяти двух лет, Польдо, двадцати девяти, Кармина, двадцати трех, и пятилетний Сандро. Шестнадцать из семидесяти восьми невольников умерли за семь дней.
Ана жила бок о бок с этими людьми, принимала у женщин роды, крестила взрослых и детей, заставляла учить «Отче наш» и объясняла, как читать молитвы, следуя декадам ее четок-розария. Она шила им одежду, распределяла еду, лечила раны и ушибы. Они стали ближе Ане, чем слуги, которые растили, одевали и ухаживали за ней в Испании, даже ближе, чем ее собственные родители. А теперь они умирали в агонии, и единственное, чем Ана могла помочь, — это вливать им в рот горькую жидкость и обещать выжившим, что умершие отправляются на небеса, про которые она рассказывала в воскресных проповедях.
Как и предсказывала Консиенсия, прибыл лейтенант в сопровождении солдат. Военные с опаской озирались, желая поскорее покончить с делом и убраться с гасиенды. Северо прискакал с ближнего поля, и мужчины, не спешиваясь, стали что-то тихо обсуждать в тени хлебного дерева. Когда гости умчались прочь, Северо подъехал к жене, которая в тревоге стояла на веранде.
— У нас холера, как вы и предполагали, — сказал он. — В Сан-Бернабе, Гуаресе и окрестных деревушках то же самое.
— Что мы можем сделать?
— Изолировать больных, сжечь все, чего они касались, избегать контактов.
— А как же ухаживать за больными?
Северо, по-видимому, не задумывался над этим. Он взглянул на Ану, потом на Консиенсию. Та опустила глаза — знак уважения раба к хозяину, однако сейчас этот поступок девочки вызвал в нем раздражение.
— Я велю старикам присматривать за больными, — пообещал он. — Передайте им свои лекарства, но сами не заходите ни в бараки, ни в бохиос, ни в лазарет, пока свирепствует эпидемия.
— Но…
— Я настаиваю! — отрезал он.
— Я нужна им, — возразила Ана, но все было напрасно, поскольку Северо уже отдавал распоряжения строить новые спальные помещения подальше от зараженных зданий.
В течение нескольких часов больных перевели в мужской барак, а Феле, Пабле и семидесятилетнему Самюэлю приказали ухаживать за умирающими, чьи жалобные вопли разрывали ночную темноту.
Всех невольников с симптомами холеры разместили в этом бараке — тридцатисемилетнего Хуанчо, сорокапятилетнего Хуго, шестилетнего Хуана, трехлетнего Чуито, тридцатилетнего Хорхе. Хакобо перенес туда на руках свою жену Эли, тридцати двух лет, оставил ее и немедленно вернулся в бохио за маленькой дочкой Роситой, а спустя пару часов пришел уже с Чано, сынишкой. Хакобо, родившийся в Африке, еще в юности убежал со своей первой гасиенды, но был пойман, выпорот и продан на гасиенду Лос-Хемелос. Через несколько недель после приезда Аны на гасиенду он украл мачете, потому что снова собрался удрать, и Северо выпорол его кнутом. Это его крики слышала Ана в тот день, когда сказала Рамону и Иносенте, что готова наказывать рабов, если возникнет необходимость. Но сегодня, после того как Хакобо вернется к себе в бохио, в чем бы он ни провинился, Ана не сможет ужесточить наказание, уже назначенное ему Богом и Северо. Хакобо возвращался из барака, уронив голову на грудь, его жилистые руки безжизненно висели вдоль тела, колени не разгибались, а голые ступни едва отрывались от земли. Он был олицетворением горя и страдания. Уместные в подобных случаях фразы сейчас не принесли бы пользы. «Ступайте с Богом. Да благословит вас Господь. Да хранит вас Пресвятая Дева». Даже Ану они не утешали, потому что она больше не верила в них.
Изучив книги и брошюры, Ана, следуя рекомендациям, почти целый день готовила крепкие настойки и отвары. Утром восьмого дня Северо обнаружил жену на кухне вместе с Флорой, Паулой и Консиенсией. Стол был завален стеблями и листьями лекарственных растений, ветками, сушеной кожурой фруктов и овощей, и женщины вместе с маленькой горбуньей связывали все это в пучки. В котле над очагом что-то булькало. В чашках и жестянках остужалась прозрачная зеленоватая жидкость. Июльская жара раскалила воздух в кухонной пристройке. Ана вытерла фартуком лоб и вышла вслед за Северо на улицу. Он направился было к хлебному дереву, но Ана отвела его в тень с другой стороны дома.