Завтра была война. Неопалимая Купина. Суд да дело и другие рассказы о войне и победе
Шрифт:
– Несчастные жены и несчастные дети, – с горечью вздохнула Соня.
– Несчастная дивизия, – ответил я. – Приведем ее в порядок, и дети с женами счастливыми будут.
Начальник оказался прав: нас вскоре пригласили в гости к командиру одного из полков. Мы уже поняли, чем дразним гусей, а потому я надел повседневный китель с орденскими планками и Золотой Звездой, которую по положению был обязан носить всегда. А Соня, перетряся весь свой гардероб, отыскала самый, с ее точки зрения, неказистый костюмчик, который, по здешним меркам, не мог тем не менее не
Все гости вместе с хозяевами сидели за столом и встретили нас радостными воплями:
– Штрафную!.. Штрафную!..
Мне тут же сунули граненый стакан водки, а Соне – добрый фужер какого–то темно–красного вина. Судя по тому, как она осторожно мочила в нем губы весь вечер, это был стандартный портвейн советского разлива.
Пока длилась эта радостная «штрафная» процедура, я успел определить, что перед каждым офицером стоял граненый стакан, а перед каждой дамой – полновесный фужер вместо рюмки. Стаканы, естественно, тут же наполнялись водкой, а дамские фужеры – упомянутым портвейном.
– За здоровье дам! – провозгласил я. – Предлагаю опорожнить бокалы, которые я наполню тем напитком, с которым их поднимают во здравие женщин во всем мире!
Открыл бутылку, разлил женщинам шампанское. Мужчинам некуда было наливать: едва опрокинув стакан, они тут же наполняли его водкой. Поднял свой граненый сосуд, в который плеснул–таки шампанского.
– За прекрасных дам!
Выпили прекрасные дамы. Кто–то только хлебнул и поморщился, кто–то сплюнул, а худощавая, со злинкой, жена командира артполка громко сказала:
– Ну и гадость!
– Химия, – уверенно сказал кто–то из старших офицеров. – Заграница в этом мастерица.
– Я у сватьюшки была, сладку водочку пила!.. – тотчас подхватила обширная во всех измерениях полковая дама.
– У них даже хлеб искусственный, – уточнил мрачный смершевец. – Заграница живет исключительно на синтетических товарах.
– И этот, как вы говорите, искусственный хлеб мы покупаем? – откликнулась не вытерпевшая заведомой игры Соня.
– Кто вам сказал? – тотчас же строго спросил чекист. – Нет, вы доложите, кто вам сказал?
– Во–первых, я – не военнослужащая и докладывать кому бы то ни было ничего не обязана. А во–вторых, вы запамятовали, что мы с мужем достаточно долго жили за границей. Я, например, вообще всю свою жизнь, поскольку родилась в Париже. Европа закупает у нас только твердую саратовскую пшеницу, а поставляет нам кормовую. Если случится кому–либо из вас побывать за границей, попробуйте французский батон, который не черствеет три дня, или немецкие булочки.
– Это уж из другого лагеря голос! – громко сказал кто–то за столом. – Из вражеского лагеря!
– Можно подумать, что разговор идет не о хлебе насущном, а об атомном оружии, – усмехнулась Соня. – У меня перед вами существенное преимущество. Я говорю то, что хорошо знаю, а вы отвечаете тем, чего наслушались по радио или прочитали в газете «Правда».
Соню
– Третий стакан! Третий стакан! Третий стакан!..
Они выкрикивали эту бессмыслицу хором, но все их поняли. Сразу же появился баян, сразу же кто–то из офицеров его натянул на плечо и крикнул:
– Ну, бабы!.. Что успели сочинить? Давайте ваш полный репертуар!..
И вдруг женщины и офицеры сорвались с мест за столом. И началась дикая пляска вприсядку, с чечеткой и выкриками, а женщины, размахивая платочками, топтались вокруг пляшущих, выкрикивая частушки, чаще всего свойства весьма двусмысленного. Соня опустила глаза и изо всех сил старалась хотя бы не покраснеть.
– Тебе трудно, Соня?
Она вымученно улыбнулась:
– Это бы я все стерпела. Только одна мысль сверлит меня, как червяк.
– Что же тебя тревожит?
– Знаешь, это не победители. Это – победоносцы. Всего–навсего. Победу надо закреплять нормальным мирным трудом в разоренной стране. Иначе она окажется Пирровой победой, и вчерашние побежденные вскоре начнут диктовать свою волю вчерашним победителям. Может быть, победы вообще ничему не учат? Может быть, учат только поражения?
Да, учат только поражения, тут Соня была абсолютно права. Победы – парадное пособие, а не учебное. А поражения приходится изучать, чтобы они хотя бы не повторились.
На другой день меня вызвал к себе замполит дивизии и напрямик сказал, чтобы я приструнил свою жену, пока командование не сделало каких–то там выводов. Я решительно отказался, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы…
Правительство и партия вдруг объявили о беспощадной борьбе с космополитизмом, и вся деятельность в войсках свернулась к бесконечным собраниям да заседаниям. Офицеры были, в основе, из деревень, призваны либо на трехмесячные курсы младших лейтенантов, либо на четырехмесячные, которые выпускали лейтенантов. А какое в деревнях школьное образование? Сам из деревни, знаю. И для них само слово «космополит» звучало не столько непонятно, сколько настороженно–пугающе.
Потом–то я разобрался, откуда они появились, эти самые космополиты. Советский солдат пол–Европы прошел, своими глазами увидел, как живет она, как одета, сколько там машин и всяких удобств. Надо было во что бы то ни стало сбить с них эту опасную дурь о европейских благах. Проветрить мозги, заставить думать не об удобствах, а о врагах. А поскольку фашизм был разгромлен, то запустили врага бестелесного, но невероятно коварного, злобного и опасного.
И тут заходит ко мне комиссар дивизии. Я по фронтовому опыту знал, что это за публика, а потому никогда ни с ним, ни с его командой не то что не якшался, а попросту избегал их. Мне мечталось дивизию довести до боевого состояния, а в таких вопросах я ни в чьих советах не нуждался. Они – сами по себе, я – сам по себе. А тут вдруг пожаловал и – чуть ли не с порога: