Завтра были девяностые
Шрифт:
И Арсов, и блондин – члены вновь образованной, недолговременной, постоянно обновляющейся общественно-транспортной общности людей. Пассажиры объединены движением в одном направлении. Они это понимают. Этот простейший вид движения осознаваем ими наиболее полно.
А о главном движении размышлять они не любят, да и неповоротливый их ум слишком быстро перенапрягается. И боясь быть оторванными от земли, забывая о предполагаемом ими существовании абсолютных ценностей – и вынося тем самым их за пределы господствующей в мире строжайшей необходимости, – они, придавленные тяжёлой социальной наследственностью,
Автобус мог повернуть только налево. Или пройти прямо. Справа возводился кооперативный дом, огороженный отвалом строительных отходов. У отвала, стуча тросточкой, топталась очень пожилая женщина со вскинутой головой. Строители были заняты ожиданием арматуры или раствора, а людей на остановках от старушки отделяли непрерывный поток автомобилей и личные заботы каждого.
Автобус, повернув налево, остановился. Уровень бодрствования мозга у пассажиров резко возрос – одним необходимо было выйти, другим посторониться, а кому-то – занять более удобное положение. И хотя каждый человек в своё время включается в космические взаимосвязи, биоритмы нередко совпадают. Круг же отстранения порожденных ими эмоций очень ограничен. В том числе и тех чувств, что появились в последние несколько миллионов лет и которые сознанием животных освоены недостаточно.
Однако Арсов сделал ошибку – задержал внимание на восприятии досадной ситуации. И борьба, незамедлительно разгоревшаяся, не смогла, в результате, осесть горьким осадком победы, а окончилась известным безадресным вопросом.
Он eщё обернулся на лязг двери, но это была совершенно бессмысленная рефлекторная реакция. Стучать в двери и проситься обратно в автобус было бы ещё нежелательней, чем упустить блондина.
Автомобили шли сплошным потоком, и надежда на удачную погоню за автобусом на такси, которое, кстати, в этой бетонной деревне большая редкость, с каждой секундой таяла.
А старушка уже плакала. Пока – без слез. Губы её кривились в страдании и что-то шептали. Так это виделось Арсову. В действительности старая женщина, стараясь перекричать немоту ужаса, взывала: «Люди добрые, спасите! Кто-нибудь! Покажите, где асфальт!»
Арсов выставил вперёд ладонь с напряжёнными, расставленными пальцами и свирепо двинулся наперерез вонючим автомобилям.
«Бабушка, давайте я вас провожу. Вам на какую остановку нужно?» – «Ой! Господи! Мне на улицу Карла Маркса. Мне бы только на асфальт встать». – «Идёмте, я вас провожу». – «Спаси тебя Господь! Как зовут тебя? За кого мне Богу-то молиться?» – «Да я, бабушка, атеист». – «Вот ведь – неверующий, а – добрый человек. Дай тебе Бог здоровья!» – «Вы бы, бабушка, не ходили одна далеко». – «А не ходила бы, сынок, так уж давно бы умерла».
Старушка Арсову понравилась – худенькая и чистенькая.
9.
Арсов находит телефонную кабинку и звонит Бегунку, набирая номер дежурного по отделу милиции. И ждёт, когда прервутся размеренные гудки. И вдруг! Ознобом сморщило кожу на основании черепа. Только что он набрал телефонный номер: два – шестьдесят восемь – тридцать
– Послушай, ты, отрыжка системы… Да, я не представился, в отличие, так сказать… Арсов звонит. Так вот, где был около половины одиннадцатого? Звонил тебе… Ну, по адресному надо было пробить одного.
Арсов, понятно, не исключал того, что Бегунок никуда не отлучался. В этом случае Бегунок глаза на трубку вытаращит и заявит, что всё утро сидит у пульта, как приклеенный. И подобный ответ для Арсова был бы предпочтительней иных.
Но Бегунок сказал другое, а именно:
– На место происшествия я ездил. Ну, диктуй, кого пробить.
– Да уже своими силами обошёлся.
– А звонишь зачем тогда? Делать тебе, смотрю, нечего, – резюмировал Бегунок. И, спохватившись, торопливо добавил: – Холмсик, пардон, Максик, слышь, может тебе халтурку подкинуть? Рубля на три, а?
– Давай, а то ведь вы государство разорите, а до истины так и не доберётесь. Только коротко. И – самое главное.
– Я бы тебе протокол осмотра зачитал, но он у Понгова. В общем, двухкомнатная квартира в пятиэтажке, обстановка в квартире – типичная для одинокой не первой молодости женщины. Перед большой комнатой, слева, – дверь в маленькую комнату. В комнате, кроме шифоньера, секретера и дивана, никакой мебели нет…
– А сколько в эту комнату шкафов вместилось бы ещё?
– Не придирайся! Продолжаю. Труп лежит на спине, головой к двери. Обилие следов крови на полу свидетельствует о большой потере крови. Удары наносились тупым твёрдым предметом. Предмет, вероятно, – круглой конфигурации. Да, чуть не упустил… Алло! Ты меня слушаешь? Ударов было не менее пяти. Алло!
– Тебе что, нужно, чтобы я поддакивал после каждого слова?
– Не обязательно. Можешь сопеть или покашливать. Слушай. Смерть, скорее всего, наступила мгновенно, в результате шока и большой кровопотери.
– Руки осмотрели?
– Да. Ничего. Вообще, следов борьбы, изнасилования не обнаружено. Одета потерпевшая в один лишь халат, белья на ней нет. Но что странно… Халат, понимаешь, застёгнут неправильно, со смешением одной полы относительно другой на одну пуговицу. Смерть наступила не сегодня и даже не вчера. Предположительно, три дня назад. На замке следов механического воздействия не обнаружено.
– Английский замок?
– Нет. Уходя, преступник или преступники закрыли дверь ключом.
– Какие-нибудь следы-то нашли? Отпечатки пальцев, следы ног?
– Следов пальцев довольно много, но идентифицировать их будет непросто. Следы – не свежие. Следов ног нет. Потерпевшая была, видимо, чистоплотной. Преступники – тоже. В большой комнате, на полу, – ковёр. Но и на нём нет вмятин от каблуков.
– Ограбление?
– В том-то и дело, что нет. В серванте – пятьдесят рублей. И не заметить их было невозможно. Со слов соседей, ничего якобы не пропало, – заключил, судя по всему, Бегунок изложение обстоятельств трагического события.