Завтра мы будем вместе
Шрифт:
Обещание, данное старпомом, смягчило меня. Мы впервые разговорились по душам. В большой каюте, где размещалась библиотека, сейчас никого не было.
Круглый иллюминатор был распахнут и вместе с легким ветерком впускал в себя волнующие звуки турецкого порта, чуть приглушенные расстоянием: гортанные выкрики, лязг механизмов, гудки буксиров.
Иной мир бурлил рядом, но был бесконечно далеко.
Я избирательно рассказала старпому о своей жизни, не утаив моего побега с собственной свадьбы. Но о беременности я даже не заикнулась. Зато с особой гордостью поведала о практике минувшим летом, о своих впечатлениях от морского полигона, от людей, служивших там. В свою очередь и Царев предался
— Высшее военно-морское имени Дзержинского? — воскликнула я.
Нет, Макаровку, училище гражданского флота.
От разговоров о Питере мы вернулись к порту приписки нашего судна. В Сухуми Царев работал уже десять лет и знал в порту всех, и не только в порту. Оказалось, что с Гурамом Китовани он тоже пересекался по дедам, хотя они и работали в разных ведомствах. Я тут же со смешком назвала, наконец, главную причину моего появления в Сухуми — поиски отца. И сказала, что Китовани не признал меня.
— Как можно не признать такую девчонку? — шутливо возмутился Царев. Его красное лицо украсила задумчивая улыбка. — Я, как увидел тебя, сразу почувствовал характер и стойкость духа. Поверь, я людей знаю. Вот что. Давай заключим тайный союз: на время похода я буду твоим отцом.
Я остолбенела от его слов. За эти недели я успела прочувствовать, что значит быть изгоем в коллективе. И если этот человек сейчас предлагал мне свою защиту, почему я должна отталкивать его?
Между тем Царев, вдруг смущенно опустив глаза, добавил:
— Понимаешь, я по своей вине потерял дочуру.
Жена увезла ее куда-то в Сибирь, когда ей и трех лет не было. Сейчас она, поди, уже тебе ровесница. — Он почесал за ухом, потом демонстративно посмотрел на часы и решительно встал. — Мне пора. Отдыхай сегодня. Катя. Матросы на берегу в кафе да пивнушках будут грузиться. Остальным хватит того, что с утра наготовила.
Я осталась в библиотеке одна. Слова Царева об утраченной связи с дочкой не вызвали у меня никакого сочувствия. Выходило, что он в моем лице проявлял заботу о ней. Быть чьей-то заместительницей радости мало. Да и где же он раньше был, пока я кувыркалась тут, мучаясь от своей неумелости? Я еще раз с удивлением убедилась: как часто во взрослом мире ставят знак равенства между понятием «хороший работник — хороший человек». Я задумалась. Может, они правы. Может, разгильдяй не может быть человеком, достойным любви? А с другой стороны, все эти барыни в старинных романах? Они же ни черта не делали, только сидели целыми днями перед зеркалами, прихорашивались, а вечерами выезжали в свет. Их-то за что любили? Да что дамы! А кавалеры, разные скучающие печорины? Тоже отъявленные бездельники. А сколько девиц по ним сохло! Или мерки старых времен сейчас не годятся?
И вдруг меня осенило! Все зависит от места. Назвался груздем — полезай в кузов! Значит, отныне, кем бы я ни работала, куда бы ни попала, я должна соответствовать месту. А если я стану просто чьей-то женой, тогда… Тогда — опять кухня, еда и стирка. Но как же любовь? Где ее место? И вдруг я поняла, что про любовь ничего не знаю. Да что любовь, просто добрые отношения мне недоступны. Я не знала доброты и ласки в детстве, в семье. И я не умею сама быть доброй. Может, есть связь между этими двумя линиями? Как я поступила с Юрой, единственным человеком, который видел во мне хорошее и любил меня? Я злюсь на матросов, что они суровы ко мне, а что я сделала для них, исполняющих такую трудную работу?
Вопреки дарованному мне выходному я вернулась на камбуз. Я решила испечь пирог. Захотелось порадовать тех, кто нес вахту
Глава 10
С этого дня моя жизнь на корабле резко изменилась в лучшую сторону. После короткой стоянки в Стамбуле мы продолжили свой путь. Матросы, отдохнув в портовых кабаках, стали мягче и веселее.
Даже мой шеф стал вести себя иначе: пил не много, и только пиво, вспоминал разные веселые истории, травил, как здесь выражаются, анекдоты. В этом своем хорошем состоянии он значительно облегчил мою жизнь. Завьялов полностью взял на себя выпечку хлеба, варил компоты, морсы. И жизнь вокруг нас, в море, тоже бурлила вовсю. Теперь мы не были единственным судном, затерянным среди морских волн. В этом районе судоходство очень оживленное. Мраморное море, пролив Дарданеллы, Средиземное море бороздили сотни иностранных кораблей, были и наши суда.
Хотя работы было по-прежнему много, я теперь чаще выбиралась на палубу, причем не пряталась, как прежде, за трубами на юте, а с удовольствием курила с матросами на баке. Как здорово стоять на носу корабля, обласканной встречным ветром и капельками соленых брызг! Часто перед носом корабля играли дельфины, особенно много их было в Эгейском море.
Мощное белесое тело то выпрыгивало перед самым форштевнем, то ныряло в сторону, чтобы через несколько метров вынырнуть вновь. В какой-то миг дельфин прямо перед моими глазами распахнул крыльями свои плавники, и я увидела у него под мышкой морщинистую, как у слона, кожу. В следующий миг свободолюбивое животное вновь ушло на глубину, в ярко-синюю прозрачную воду. Все это — и звенящая, прозрачная вода, и слепящее солнце, и пальмы с кипарисами по берегам — было похоже на рай. И в этом раю вокруг меня, едва ли не единственной Евы, вились три десятка Адамов: загорелых, мужественных, энергичных. Я и сама успела покрыться бронзовым загаром, хотя проводила на палубе не так уж много времени. При пересечении экватора я подверглась традиционному крещению у властелина морских глубин — Нептуна. Меня неожиданно схватили его помощники и бросили прямо в одежде в бассейн. Я чуть не захлебнулась, но благополучно выплыла. Ощущение нового рождения было вполне реальным. Я чувствовала свежесть и радость во всем теле.
После разговора в библиотеке старпом как-то по-отечески стал опекать меня. Изредка он заглядывал на камбуз, интересуясь, не нужна ли мне помощь, не прислать ли пару матросов. В другой раз завел разговор о поэзии. Он запомнил, что я листала Есенина в день нашего первого разговора по душам, и читал мне наизусть его стихи. От Царева я узнала еще одного поэта — Николая Рубцова. Книжек его в библиотеке не было, но в рукописных листках он ходил среди офицеров. Рубцов тоже был когда-то юнгой на флоте, и стихи его были близки морякам.
Он так же пил, как Есенин, но жизнь его была куда тяжелее. Царев поведал мне, насколько различны были судьбы этих поэтов. Есенин-то рос в нормальной обеспеченной семье и лишь играл деревенского простачка. Кстати, он был достаточно образован.
Кажется, какие-то учительские курсы закончил.
Рубцов же был сиротой-детдомовцем. И впоследствии страдал от непонимания, не находил ни у кого поддержки. У меня не было в этом мире ни единого родного человечка, не считая неизвестного мне отца, и я знала, как непросто жить одной на свете. Наконец мне повезло: одновременно у меня появился близкий поэт и близкий человек — старший друг, старпом Царев. Теперь на корабле я не чувствовала себя одинокой.