Завтра в России
Шрифт:
– Демонстрацию уже не отменишь. – Вагай кивнул на «Правительственную телеграмму». – Но ты все равно в выигрыше. Горячев тебя за эту инициативу наверняка отметит…
– В ЦК заберет? – усмехнулся Стриж. – Шестерить в Кремле в проигравшей команде? – Он опять приложился к бутылке, сделал несколько глотков, утер губы и произнес с горечью: – Такой шанс упустили!.. – Затем кивнул на папку Вагая, упавшую на пол. – Что это?
– Списки добровольцев на демонстрацию, – сказал Вагай и подошел к открытому окну. В лучах заходящего солнца Свердловск стелился до горизонта кварталами домов и фабричными корпусами. Густо
– Ну да?! – удивился Стриж. – И кто же у нас самый богатый бизнесмен?
– Самый богатый? Копельман, конечно.
– У него что – фабрика?
– Нет. Раздает домашним хозяйкам швейные машинки, ткани да выкройки от Пьера Кардена. На дом. И они ему шьют. А сколько их – никто не знает. В налоговой ведомости пишет, что сто двадцать. А я думаю – тысяч пять…
– Молодец еврей! Так и надо в этой стране! Вот я к нему и пойду работать! На хер мне этот кабинет! – Рев автомобильных гудков за окном не дал Вагаю ответить. Он перегнулся через высокий подоконник, посмотрел вниз. Там, прямо напротив памятника Свердлову, на перекрестке улиц Ленина и Советской, снова застрял трамвай, набитый и облепленный пассажирами. И та же самая молодая рыжая бабенка высунулась из кабины трамвая, протянула деньги пацану, торговавшему газетами. И пока этот пацан шел с газетами к трамваю, пока давал этой рыжей сдачу (как ее фамилия? Стасова! Ирина Стасова! – тут же вспомнил Вагай), вокруг вопила гудками река частных машин.
– Н-да… – горько усмехнулся подошедший к окну Стриж, словно прочел мысли Вагая. – Была держава, а стала… Пора переквалифицироваться в Копельманы…
Тихий непрерывный зуммер и красная точка сигнальной лампочки под телеэкраном оповестили, что кто-то подключился к линии видеосвязи. Стриж расслабленно подошел к пульту, нажал кнопку. На телеэкране появилось узкоглазое и широкоскулое мужское лицо неопределенного возраста – этому не то киргизу, не то казаху можно было дать и тридцать, и сорок пять.
– Садам алейкум, – сказал он с тонкой усмешкой на губах. – Вы Стриж, да? Раман Барисович?
– Да… – с недоумением протянул Стриж.
– Мая фамилия Усумбалиев. Мансур Усумбалиев. Первый секретарь Ташкэнского горкома партии. Час назад я получил тэлэграмму Политбюро о диманстрации и хачу вам сказать – замечательный идэя! замичательный! Одна только есть притэнзия – пачему нам заранее не аказали доверия, не прэдупредили? Так мало врэмини падгатовиться…
Стриж молчал, вглядываясь в лицо Усумбалиева, в его хитровато-веселые глаза.
– Но ничэво! – сказал Усумбалиев. – Я панимаю – вы был Сибирью заняты. Правильно? Сваю Сибирь вы заранне придупридили, падгатовили? Правильно?
– Да… – не очень внятно сказал Стриж.
– Вот это я хотел услишат! – тут же обрадованно воскликнул Усумбалиев. – У миня, канечно, мало было время, час только, но я пачти все гарада наший республики абзванил уже. И таваришши везде паручали мне связаться с вами и ссабшит: мы паддерживаем ваши инициативы ат всей души! Завтра республика
Из-за его узбекского акцента множественное число в слове «инициативы» прозвучало в речи Усумбалиева словно очередная оговорка. Даже если в Москве, на Центральном пульте кремлевской видеосвязи кто-то следит за этой беседой, что он может понять? Только то, что демонстрацию в честь выздоровления Горячева подхватили и в Узбекистане…
Вагай видел, как у него на глазах менялся Стриж. Еще минуту назад это был потный, увядший от неудач и на все махнувший рукой мужик. Но по ходу того, как выяснилось зачем, С ЧЕМ позвонил этот узбек, Стриж выпрямлялся, разворачивал плечи, поднимал голову, приобретая осанку, вес, значимость.
– Значит, Ташкент выйдет на демонстрацию. Так? – спросил Стриж у Усумбалиева, глядя в стеклянный глаз видеокамеры – приставки телевизора. И властно махнул рукой Вагаю: – Закрой.
– Не только Ташкент, таварышш Стриж! – оживленно ответил Усумбалиев. – Весь Узбекистан – Фергана, Самарканд, Бухара, Андижан! У нас вся риспублика очэнь любит таварышша Горячева. И много людей дабровольно вийдут на деманстрацию, савершенно дабровольно, таварышш Стриж. Завтра всех будем записывать! А из других республик вам ишшо не званили?
– Жду. Сейчас будут звонить… – сказал Стриж уверенным тоном.
– Конечно, будут… Абязательно будут! Я знаю настроений таварышшей в саседних республик. Все паддержат ваши инициативи! – подхватил Усумбалиев, и Вагай определенно решил, что этот узбек нарочно утрирует свой акцент, чтобы прикрыть им свои намеки.
– Спасибо, товарищ Усумбалиев, – сказал Стриж.
– Это вам спасибо, таварышш Раман Барисович. Не буду больше занимать линию. Жилаю удачи!
Лицо Усумбалиева исчезло с экрана, но и Стрижу, и Вагаю казалось, что этот далекий узбек из Ташкента еще незримо присутствует в кабинете – с его хитро прищуренными узкими глазами, нарочито форсированным узбекским акцентом и вроде бы «из других республик вам ишшо не званили?..».
– Ну узбек! Молодец! – Стриж восхищенно крутанул головой. – Поднял душу! Первым секретарем Узбекистана сделаю! И членом Политбюро!
– Он для того и звонил, – усмехнулся Вагай. – Кстати, я-то раньше него к тебе пришел…
– И почему в наших русских делах нацмены всегда первые?! – воскликнул Стриж. – Пока русский Ваня раскачается, нацмен уже раз – и первый!..
Снова зажглась красная лампочка-глазок на пульте видеосвязи.
– Поехали! По-ехали!.. – сказал Стриж, нажал кнопку включения связи и вальяжно откинулся в кресле: – Стриж слушает…
Через полтора часа на карте были заштрихованы почти все национальные республики и крупнейшие районы РСФСР, а также Украина, Белоруссия, Молдавия, Прибалтика, Средняя Азия, Кавказ, Сибирь и, наконец, Москва и Ленинград. В стремлении вернуть власть партийная администрация страны проявила подлинный интернационализм и редкое единодушие. Первый секретарь Московского горкома партии Алексей Зотов даже сказал Стрижу не без ревности:
– Слушай, к тебе не пробьешься. Все время линия занята…
– А вы бы раньше позвонили, пару часов назад, – ответил ему Стриж на «вы».